тайне всегда желала мне другой судьбы — она и сама потом сбежала на Кавказ. Как же получилось, Шелехов, что ты, свободный гражданин с красным дипломом юриста, оказался вдруг в Челябинске, в городском отделе полиции?

Смерть отца не освободила меня, а сковала ещё сильнее. Можно оставить живого человека, но нельзя оставить могилу, тем более, когда её нет. Живой человек найдёт себе компанию, у неизвестных могил есть только мы. Что мной двигало? Я уже не помню. Я закончил университет, приехал на лето в Челябинск и больше не уезжал. Это был 1999 год — год рождения Кэрол, семь лет после катастрофы. Жизнь в стране уже повернулась к лучшему, но Челябинск ещё сражался с прошлым, лечил свои опухоли, выстраивал отношения с растущей рыковановской империей.

Забавно, что одно из первых дел, которое мне поручили в полиции, было связано с перестрелкой на металлобазе, где рыковановские сошлись с местной охраной. Тогда я почувствовал правильность выбора, словно бы его наконец одобрил отец. Я вернулся домой, я очищаю комбинат от бандитов, помогаю строить его заново. Куда всё это делось? Никуда. Я просто прозрел. Вернувшись из Аргуна, я уже не считал Рыкованова и его бойцов чем-то временным: тогда стало понятно, что они и есть власть, порядок, будущее. А потом мы познакомились с Викой и прожили вместе два года, просвистевших мимо виска. Потом Вика умерла, а я без колебаний принял щедрое предложение Рыкованова и с тех пор своему выбору не изменял. Я врос в этот город корнями, которые достались мне от отца, словно бы мы оказались одним деревом. А теперь я чувствую, как корни рвутся, и это больно.

Нет, Рыкованов меня не предавал. Он просто поставлен перед фактом и не располагает временем, чтобы всё тщательно взвесить. Разве он сказал, что считает меня виновным? Разве я утратил его доверие? Обвинения против меня серьёзные, но я не потерял права защищаться. И Рыкованов ценит тех, кто умеет держать удар. Чего он ждёт от меня? Что я вернусь и буду клянчить его защиты? Или что я засуну липовые улики в глотки тем, кто их разбрасывает? Да, ему сейчас не до меня, однако рано или поздно в этом вопросе нужно будет поставить точку. И я не намерен сидеть в осаде, бегать и прятаться. Я не собираюсь терпеть, как армия шакалов за моей спиной будет растаскивать то, что мне ещё дорого. У каждого сейчас свой фронт, и моя задача предельно проста: найти чёртов телефон Эдика и вытащить из него, всё что можно. Будет ли этого достаточно? Об этом я подумаю потом. Я принесу этот телефон и хлопну Рыкованову на стол. А потом разберусь с крысой Подгорновым.

Поднялся лёгкий ветер, стаскивая дым умирающего костра на спящих. Сосны утробно скрипели. Вскрикивала одинокая птица. Промежутки между соснами протаивали голубым свечением. Их кроны вязали в утреннем тумане. Пахло приближающимся дождём.

Меня одолевал сон, и пару раз я свалился с бревна. Голова стала тяжёлой для неустойчивых рук. В конце концов, я сдался, подкинул в костёр дров, расстелил около него брезент, накрылся ватной куцавейкой и уснул быстрее, чем почувствовал первый ползучий холод.

Я проснулся внезапно от неприятного ощущения, будто ноги обёрнуты влажными тряпками — утренняя роса промочила кеды. Но было и ещё что-то: за мной словно кто-то наблюдал. Я услышал чужое присутствие по отражению звуков где-то за своей головой.

Иваныч восседал на обрубке бревна возле поленицы и смотрел на меня, усмехаясь. На коленях у него лежал автомат, не охотничья «Сайга», а настоящий АК.

— Ты чё, Иваныч? — спросил я, поднимаясь и чувствуя онемелость во всём теле.

Его глаза слезились. Он установил автомат вертикально, прикладом на колено, и отёр грубой ладонью.

— Зверь-машина, — с гордостью сказал он, любуясь.

Он прицелился в ствол сосны, и в его позе проступила молодецкая устойчивость, словно автомат был тем недостающим элементом каркаса, без которого весь Иваныч терял свою твёрдость.

— Зверь, — повторил он. — Рельс простреливает.

— И патроны есть? — спросил я, растирая лицо.

— Есть, есть, — радостно закивал Иваныч. — Много.

Кэрол спала, уткнувшись в Лисово плечо. Он лежал, неестественно запрокинув голову.

— И куда ты с ним? — спросил я Иваныча, кивая на автомат.

— Война! — ответил он веско, словно сообщал мне новость. Глаза его блестели.

— Да не война, Иваныч. Освободительная операция. Чего ты всполошился? Никто к тебе не придёт. Они этих гнид-ордынцев до самого Арала погонят.

— Ехать надо, — сказал он упрямо. — Своих не бросаем. В Магнитогорск надо.

— Да кто тебя там ждёт? Ты без документов, с автоматом, небритый — они тебя за террориста примут.

На Иваныча мои доводы не действовали, и он лишь крепче сжал своё орудие и запыхтел, точно ребёнок с любимой игрушкой. Меня вдруг осенило:

— Иваныч, ты погоди: я же к тебе от Рыкованова с заданием приехал.

Иваныч насторожился. Я продолжил:

— Рыкованов велел тебе обеспечить безопасность тыла, понятно? Ты должен находиться здесь и сообщать местным органам полиции о любых подозрительных лицах. Сейчас сюда могут пойти диверсанты, так что ты нужен здесь. Но стрелять не велено, понял? Лишний шум не нужен. Я сейчас кое-какие вещи заберу и уеду, а недельки через две вернусь и обсудим: может быть, вместе на фронт рванём, если ещё не закончится.

Иваныч не ответил: по его виду было понятно, что магическая фамилия Рыкованов сделала своё дело, и всё же, поглаживая автомат, он казался разочарованным. Ничего, перебесится.

Проснулась молодёжь. Я кое-как уговорил Иваныча отнести калаш в землянку, чтобы не пугать Кэрол, и мы занялись завтраком, пожарив несколько сморщенных картофелин. У Лиса нашёлся пакет с печеньем. Пока они задумчиво жевали галетных зверей, я начал собираться к своему тайнику, но Лис и Кэрол увязались за мной — оставаться наедине с Иванычем никто не жаждал. Мы пошли налегке: я лишь прихватил с собой лишь короткую лопату. Тайник был почти у самой вершины, и своих спутников я отправил вперёд, пообещав неплохой интернет на верхнем плато. Когда они скрылись, я отыскал место, которое проверял в каждый приезд к Иванычу.

Пластиковый короб был закопан на глубине с полметра, и от долгого лежания грунт практически