Беру свои слова назад, насчет того, что готов дать ответы на все, что угодно. Сейчас все слова резко испаряются из моей головы.

Более меткого вопроса она задать, конечно, не могла…

22. Найди ответы. Для меня

Говори же, говори, Ветров! Прекрати молчать. Говори хоть что-нибудь!

Молчит.

Молчит и буравит меня своими мрачными глазищами.

Господи, как же я хочу его убить.

Вот прямо сейчас, прямо здесь и не сходя с этого места.

Только за то, что моя душа истекает сейчас кровью от каждой секунды этого молчания.

— Что, даже простенькую легенду сочинить не потрудился?

Каждое слово этой фразы пропитано моим ядом, вот только я же им и травлюсь.

Я хочу, чтобы у него нашлось объяснения — это самое ужасное.

Нет, не может быть никакого объяснения, никакой внятной причины. Ни тому, что он ушел, ни тому, что он сделал “напоследок”.

Я хочу, чтобы причина была. Хоть какая-то. Что-то, что ставило бы с ног на голову его поведение, его поступки, слова его отца, сказанные напоследок, таким скучающим тоном, которым сообщают давно известные истины.

Ты ему наскучила. Ты нам не ровня.

Господи, как меня сейчас тошнило при одном только воспоминании о высокомерной брезгливости, которую я всегда видела в глазах “любезнейшего” свекра.

Я не хотела у него работать, но настоял Яр. Сказал — практика в адвокатской конторе его отца — лучший вариант для начала карьеры, чем беготня по мелким дурацким поручениям в конторе поменьше, для закрытия хотя бы пары лет практики, какого-то минимального стажа, после которого на вчерашнюю студентку переставали смотреть как на того, кто практически точно сольет дело в суде.

Не скажу, что я заметила разницу. Хотя в суде я бывала, дела получала, но все мелкие, незначительные, хотя я не особенно капризничала.

Не хотелось лишний раз связываться с Олегом Германовичем, на самом деле. После нашего “знакомства” — даже мимо проходить, если честно, уж больно специфическим оно было. Тем более, что он и смотрел на меня всегда с такой отчетливой неприязнью, что было яснее ясного, что женитьбу на мне своего сына он принял, но не понял. Так. Смирился с временным помутнением рассудка наследничка и ждал, пока тот опомнится.

Терпел. Ровно до той поры, пока не сбылись его ожидания.

— Ну? — поторапливаю я, устав любоваться напряженным лицом Яра, — Ветров, мне пора забирать Маруську. Нам еще домой ехать. Давай, покажи мне, как ты умеешь выкручиваться на ходу? Чем будешь оправдываться?

— Я… — голос Ветрова звучит неожиданно негромко, — за это не оправдаешься, Вик.

И это все? Все?!

Восемь лет моей жизни испорчены, и у него нет ни единого варианта оправдания? И что за лебединые песни он мне поет в таком случае?

Это не любовь.

Это мой идиотизм, помноженный на его уверенность в том, что он мне хозяин.

И я этой уверенности так хорошо подмахнула, черт возьми!

— Не подходи ко мне больше. Даже близко, — я покачиваю головой, пытаясь унять в себе острую ярость, — я слишком близка к тому, чтобы обвинить тебя в домогательствах. И там уже судье доказывай, что мне понравилось. Я с удовольствием посмотрю, как ты выкрутишься.

Он выкрутится, конечно. Но я сделаю хоть пару глотков его крови.

Нет, надо все-таки минимизировать общение с ним. Никаких совместных выходных, вечеров, прогулок и всего прочего.

Встречи для того, чтоб передать Маруську с рук на руки и баста.

Сама в это время буду как можно дальше от него. Меньше будет поводов поддаваться этому помешательству.

Отворачиваюсь от Ветрова и шагаю к двери. Нужно бы переодеться, ботинки под плевать, я просто хочу отсюда уйти. И не думать о том, что я совсем недавно допустила.

Ведь мне и вправду понравилось.

Восемь лет.

Восемь лет я жила, практически игнорируя существование мужчин. Просто потому, что ощущала себя барахлящей машиной, которая слишком плохо заводится.

И на обвинения во фригидности от пары кавалеров я даже не обиделась.

Так и было.

Я разучилась влюбляться, а так вот работает моя безмозглая голова — паршиво я возбуждаюсь без влюбленности. Я была уверена — эта часть меня умерла после развода. Если и не сразу после него, то парой лет после, когда отрицать, что Ветров не собирается возвращаться в мою жизнь, стало уже совершенно идиотично.

А нет. Не умерла. Отлично так встрепенулась, как только Ветров оказался рядом.

И сколько всего приходилось игнорировать, сколь многое я заталкивала внутрь себя, как только осознавала — меня к нему тянет, тянет! Вопреки прошлому, вопреки его гадству, вопреки… Всему…

Он догоняет меня у самых дверей, ловит за руку, заставляет остановиться.

Только за руку, ничего больше.

— Не уходи, — устало просит Яр, — так — не надо.

Яр. Мне так и хочется сорваться на это легкое, такое привычное, такое родное для меня обращение. Ничему меня жизнь не учит. Хотя бы даже и потому, что я не выдергиваю руку сейчас. Хотя надо бы.

Но боже, как же жгут его пальцы.

— Придумал? — я оборачиваюсь с ехидной усмешкой. — Неужели? Ну, давай!

Мои уши уже готовы для твоей лапши.

— Ты ведь не настроена сейчас меня слушать, Вик.

Что действительно потрясающе — это его взгляд. Прямой, уверенный, твердый. Я знаю, что ничего у него нет, никаких объяснений, но сомнения… Сомнения все равно одолевают.

— Ветров, хватит тянуть время, — взрываюсь я, выдергивая руку из его хватки, — если тебе нечего мне сказать…

— Я за тобой следил, ясно? — рычит он неожиданно, заставляя меня подавиться воздухом. — Нанял детектива, и он притащил мне доказательства того, что ты мне изменяла. Очень убедительные!

— Это какой-то бред, — мысль так просто обращается в слова, что я уж удивляюсь звучанию собственного голоса, — ты мог бы придумать историю получше.

Яр морщится. Настолько кисло, что передергиваюсь и я.

— Любая история “получше” правдой не станет, — очевидно, что каждое слово дается ему с трудом, — я не хочу оправдываться, Вик. И не потому, что мне это сложно, а потому что… Не хочу. Столько всего с тобой испорчено моими руками — еще и вранья моего нам не хватало.