Девятнадцать, двадцать…

Если мы спалим этот дом дотла, если под нами загорится лестница — черта с два я остановлюсь. А если кто-то сейчас вздумает нам помешать — хоть Козырь с Ютакой и Ольшанским вместе взятые, я и то даже не подумаю о перерыве. Есть только она. И никого больше.

Двадцать девять, двадцать восемь… Шторм все сильнее, жар все острее. Она такая красивая, когда смотрит мне в глаза. Она такая восхитительная, когда просит меня продолжить.

И последние остатки мыслей покидают мою кипящую голову. Оставляя мне только невыносимую потребность — продолжать.

Без счета...

У всего бывает конец. Абсолютно. Как испарилась моя ярость, кончаются и силы держаться и оттягивать развязку нашего сумасшествия.

Она все-таки наступает.

Опустошает меня, изнеможение достаётся Викки.

Послевкусие близости, и мелкую сладкую дрожь мы делим напополам.

Викки подо мной, дышит так, будто только что пробежала пару километров без остановки, и как же это ох… потрясающе.

Я утыкаюсь в её волосы губами, позволяя себе сосредточиться на их мягком ландышевом аромате.

Отдышись, родная, отдышись. Вкуснее твоей усталости звучит только твоё удовольствие. И я его сегодня глотнул неплохо. Мало, конечно, но мы все еще наверстаем.

Мне тоже надо чуть перевести дух, вот буквально секундочек пять, потом — подхватить мою сладкую на руки и все-таки долететь до спальни. Что там нас отделяет от постели? Каких-то сорок четыре ступени. И можно продолжить в более комфортных условиях.

Увы, моим амбициозным и дерзким надеждам суждено провалиться на ранней стадии.

Викки шевелится, выбирается из-под моего тела, и пересев на пару ступенек ниже, тянется тонкими пальчиками к отброшенному к самой нижней ступеньке белью. Опомнилась. И мне пришла пора платить по счету за содеянное сегодня?

Она одевается будто в полусне. Бледная, напряженная, с закушенной губой…

Если бы несколько секунд назад я собственными ушами не слышал её удовольствие, в очень звучной и однозначной форме, сам лично бы застрелился, убежденный, что взял её силком и против воли.

Я двигаюсь к ней ближе, чтобы снова застегнуть вернувшееся на Викки платье. Она от меня шарахается, как от прокаженного, даже вскакивает на ноги, чтобы оказаться подальше.

— Не трогай меня пожалуйста, — хриплый голос моей Викки звучит очень глухо, достаточно непривычно, чтобы я встревожился, — ты отлично продемонстрировал, что я не справлюсь с озабоченным мудаком, больше не нужно, спасибо. Урок усвоен.

И все? Вот это — все, что она мне скажет?

— Вик, — я ловлю её за запястье, заставляю замереть. Смотрю в глаза, такие красивые, такие бездонные, до краев полные её боли.

Таких глаз не должно быть у женщины, которую только что любили.

— Ну, не надо, — шепчу я, прижимая напряженную, сжавшуюся ледяной сосулькой любимую к себе, — не надо себя изводить. Ничего страшного не произошло.

— Это для тебя, — Вика нарочно избегает моего взгляда, — для тебя подобные вещи норма. Поигрался, пока не наскучит — выкинул, нашел себе другую. А я… Я дура.

— Прекрати, — мои пальцы скользят по мягкой пряди её волос, — ты моя. Только в этом и дело. Так было и осталось. То, что мы возвращаем нашим отношениям правильное состояние — это не плохо.

— А я не хочу, чтобы так оставалось, — Вика запрокидывает голову, глядя на меня своими горькими глазищами, — я не хочу быть твоей, слышишь, Ветров? Ты не то, что мне нужно. И отношения с тобой — тоже.

Её слова — как маленькие, но очень твердые кулачки, бьющие мне в поддых. Только вот так просто я назад не отступлю.

— Я не буду тебе говорить, что это самообман, —  я чуть покачиваю головой, — родная, я мог остановиться. Хотел. Но ведь ты мне отвечала. И поэтому все и было.

Она тихо жмурится, будто пытаясь спрятаться от этих моих слов. Будто сам факт того, что она отвечает моему безумству взаимностью, причиняет ей боль.

— Больше я твоей игрушкой не буду, — упрямо повторяет она, — будем считать этот раз моей ошибкой. И больше она не повторится, можешь даже не рассчитывать.

Повторится.

Я ведь с тебя не слезу, родная, как бы двусмысленно это ни звучало.

Теперь — уже ни за что, ни секундочки промедления больше себе не позволю! Я знаю, что там под твоим ледяным панцирем по-прежнему прячется моя страстная девочка, и я знаю, что и панцирь твой трещит по швам.

Ты тоскуешь. Я этого не заслуживаю, но ты все равно по мне тоскуешь.

— На игрушках ведь не женятся, Викки, — спокойно замечаю я, — и с игрушками не хотят семьи и детей.

— Кто не лажает по юности, — ехидно кривится моя девочка, — хотел пустить мне пыль в глаза, вот и вешал мне лапшу про семью и все остальное.

— Восемь лет после этого я как-то обходился без таких доводов. А вот сейчас вдруг они понадобились вновь? Случайно?

Этот ответ Викки не то чтобы не убеждает, но с ответом она сразу не находится.

— Я с тобой не играю, родная, — продолжаю я настойчиво, — ты и Машка — моя жизнь без вас лишена всякого смысла. Ты не заметила? Я не могу без вас. Даже выходные все время стремлюсь проводить поближе. Я понимаю, ты не можешь меня простить так быстро, но… Не торопись с прощением. Просто разреши мне быть рядом. Простить можно и позже. Сильно позже. Если я смогу это заслужить.

Она снова покачивает своей головой, насмешливо поджимая губы. Это значит “Нет”? Мы можем начинать второй раунд?

— Ты прекрасно умеешь лгать, Ветров, — скептично покачивает головой Викки, — и ты очень убедителен, когда озадачишься своей целью. Только вот, хочешь, я двумя вопросами докажу тебе, что все твои слова — это пустой звук? Что как было тебе на меня плевать, так и осталось. Просто галочка в блокнотике с достижениями. Уж не знаю, что за склероз, зачем ставить одну галочку два раза, но кто я такая, чтобы спрашивать с тебя за твои извращения?

— Доказывай, — мне не особенно страшно отвечать на такой вопрос. В данный момент, не так много у меня есть откровений, которыми бы я не был готов ней поделиться.

— Ты ведь утверждаешь, что и тогда у нас с тобой все было “по-настоящему”, да? — Викки сужает глаза, всем своим видом демонстрируя, как глубоко она не верит в это утверждение.

— Нас не отпустило даже сейчас, восемь лет спустя. Это ли не лучшее свидетельство?

— Мне нужен прямой ответ, Ветров, — тихо перебивает меня Вика, глядя в упор, — да или нет.

— Да, — без всякой паузы и сомнений я пожимаю плечами, — да, было, родная.

— Тогда почему же ты тогда все это угробил? — У Викки кровожадно вспыхивают глаза. — Ну же, милый, давай, скажи, почему же ты меня вышвырнул из своей жизни, да еще и с карьерой мне… помог?