над островом Ванкувер к открытому океану, но у нее не хватит топлива и времени до наступления темноты.

Мэриен выбирает аэродром на севере за городским портом. Когда местные пилоты спрашивают, откуда она, отвечает – из Орегона. Интересуется, где можно оставить аэроплан на ночь, где тут дешевая гостиница. Пилоты с любопытством смотрят на нее, но она выдерживает взгляд. Ее уже никто не примет за мальчика, и у нее нет выбора, кроме как быть странной, высокой, короткостриженой, веснушчатой девушкой в пыли, с лицом, из-за очков загоревшим, как у енота. Один пилот достает из кармана комбинезона грязный карандаш и блокнот и записывает, как найти дом, где сдаются комнаты, в паре миль отсюда.

– Скажешь Джеральдине, что тебя послал Сойер. – Он вырывает страницу. – Она славная. Я присмотрю за твоим аэропланом. Как тебя зовут?

– Забавно, меня тоже зовут Джеральдина, – отвечает Мэриен.

Она показывает на север, туда, где горы выше:

– Летали туда?

Он качает головой:

– Что мне там делать?

Дом Джеральдины стоит на середине крутого холма. Быть дома к полуночи, говорит хозяйка, никаких гостей, никакой выпивки в доме. В комнате Мэриен окно обрамляет угасающие сумерки, полосу темно-синего океана в щели между домами. Ей тревожно, она садится на кровать, встает, подходит к окну, опять садится. Стук в дверь. Она открывает. Джеральдина протягивает ей сложенную ночную рубашку:

– Я заметила, у тебя нет багажа. Подумала, может пригодится, в чем спать.

Жест прост, но Мэриен не привыкла, чтобы за ней ухаживали.

– Спасибо. – Она прижимает ночную рубашку к груди.

Голос выдает ее, он дрожит.

– Сущий пустяк.

Джеральдина моложе, чем ожидала Мэриен, почти с такими же светлыми волосами и веснушками, как она сама, но мягкая, с полной грудью.

– Ты в порядке?

Одно мгновение Мэриен хочется рассказать ей все, выложить историю родителей, дяди, Баркли Маккуина, Гольца. Она бы рассказала, что ей всего шестнадцать и она сама прилетела сюда из Монтаны, а завтра полетит к океану, только посмотреть, увидеть что-нибудь. А Джеральдина скажет, что хотела бы быть вполовину такой смелой.

Но вместо этого Мэриен отвечает, что она в норме и не думала оставаться на ночь. Неприятности с двигателем, больше ничего.

Утром она заправляет аэроплан, поднимается и кружит над аэродромом, чтобы собраться с духом. Затем летит над гаванью, проливом, над островом Ванкувер и наконец – наконец – над океаном. Ветер выводит на воде изысканный узор, напоминающий льняное плетение, покрытое тенями облаков. Отлетев далеко от берега, она хочет дальше, хотя горизонт будет только удаляться, но она знает: нужно возвращаться и вынести то, что суждено. По крайней мере, видела океан, говорит она себе. На обратном пути Мэриен сворачивает над бухтой в сторону гор, убеждая себя, что просто такой каприз, хотя больше похоже на риск. В оконечности бухты река, стиснутая бледным песком, бурная, молочная от вешних вод. Она летит по реке на север. Таких суровых гор она еще не видела. Все ее записи в графе «Пункт назначения» – мелочь по сравнению с невероятной огромностью планеты, но сейчас – сейчас – настоящий полет в горах. Надо разворачиваться, лететь обратно в Монтану, однако, испытывая возможности двигателя, натянув кашне на рот и нос, она поднимается выше. Двенадцать тысяч футов. Она перелетает заснеженный перевал и попадает в высокую чашу. Ее окружают скалы и синий лед. Ледяной покров внизу пошел трещинами. Самая широкая, наверное, способна проглотить аэроплан целиком. Где-то снег провалился, под ним чернота.

Двигатель недовольно фыркает.

Она кружит, чтобы набрать высоту и вылететь, но аэроплан вялый, тяжелый. Она пытается отрегулировать состав смеси, но двигатель сопротивляется, работает с перебоями. Сердце ее тоже работает с перебоями. Конечности цепенеют. Под мышками колет.

Она кружит, кружит. Холодный ветер на лице сильный, острый, как осколки стекла. Руки отяжелели, ногами она с трудом жмет педали руля направления. Ее никто никогда не найдет. Никто даже не будет знать, где искать. Чернота на дне расщелины хочет поглотить ее. Снег хочет укутать своим саваном. Но, с другой стороны, никто и не узнает, какая она идиотка, что отправилась в горы. Она не отдаст им свое переломанное тело, не оставит зубы, вдавленные в приборную доску аэроплана. Баркли останется лишь ломать голову. И в его голове представления о ней будут продолжать жить тысячью воображаемых жизней в тысяче разных мест. Он не сможет занести ее в прошлое, в ряды мертвых. Перебои в работе двигателя пугают не на шутку; аэроплан ныряет вниз, будто пьяный.

Джейми никогда не узнает, какую одинокую, бесполезную смерть она себе придумала.

Мысль о Джейми бьет ее, как рука, дающая пощечину. В голове проясняется. Нет. Нет, она не оставит его одного в мире, не станет наказывать за летнее бегство, исчезнув навсегда. Желая влить движение в свинцовые руки и ноги, вжимаясь в собственное тело, как будто поднимая большой вес, она тянет ручку от себя и ныряет параллельно кривой линии чаши. Едва не коснувшись льда, тянет ручку на себя. «Стирман» скрежещет и плюется, Мэриен еле-еле уходит за противоположный хребет.

Она идет вниз, лицо и руки оттаивают. Ее заполняет неподдельный ужас. Она так дрожит, что аэроплан трясет. Сворачивает на юг.

Пилоты в Миссуле вздыхают с облегчением, им интересно, куда она летала.

– До Ванкувера и обратно, – одеревенев, говорит она им.

Заночевать пришлось в аэроплане на поле.

– Все хорошо? – спрашивает один, озадаченный ее медлительностью.

– Все нормально.

Почему Голец не рассказал ей про черноту, живущую в глубинах льда?

– Маккуина было впору вязать, – разводит руками другой. – Метался тут все утро, смотрел на небо, как будто хотел подняться и стащить всю эту дребедень вниз.

* * *

Она дома всего час, как появляется Баркли, Сэдлер привозит его на длинном черном «Пирс-эрроу». Уоллес в дверях мямлит, что ему, дескать, угодно.

– Мэриен, на пару слов.

Мэриен слушает, стоя на лестнице.

– Все в порядке, Уоллес, – говорит она, спускаясь.

Дядя без возражений ретируется. Мэриен ведет Баркли во флигель.

Он закрывает дверь. От возмущения у него выперли веснушки, глаза стали почти черными. Он тихо спрашивает, как она могла так подло его предать. Глупая, вздорная, эгоистичная девчонка, ей вообще нельзя доверять. И какой ошибкой было позволить ей летать.

– Как я не понял, что ты возьмешь у меня все и швырнешь обратно в лицо!

Мэриен стоит и слушает без содроганий, а когда он умолкает, может только плакать. Под порывами горя гнется, как ива. Он думает, ее терзает чувство вины, не догадывается, что тут скорбь, скорбь о Гольце, но еще и горечь от прозрения: она считала себя бесстрашной в воздухе, считала небо союзником, а не бездушной, полной неуправляемых сил громадой.

Его бешенство проходит.

– Не плачь. Пожалуйста, Мэриен. Я рассердился, только потому что испугался потерять тебя. – Он прижимает ее к себе и лихорадочно бормочет: – Зачем? Зачем вот так убегать?

– Я не убегала. Я хотела куда-то полететь. Я же говорила. – Чувствуя, что он собирается ее отстранить, она прижимается к нему. – Я хотела увидеть океан.

– Ну, увидела?

– Только краешек.

– Он везде одинаковый.

Она хочет рассказать про расщелину, про то, как она, нет, не разбилась, но ее все равно затянуло, однако вместо этого признается:

– Мне было страшно в горах. – И торопливо добавляет: – Я просто слишком высоко поднялась. Я все поняла.

Мужские руки крепче сжимают ее:

– Иногда ты кажешься такой мудрой, а иногда страшной глупышкой.

Тепло его тела вторгается в пространство между ней и льдом, чернотой. Если бы она могла, если бы он был рядом, она бы рассказала про расщелину Джейми и у нее прибавилось бы сил для выяснения отношений с Баркли. Но Джейми от нее уехал. А Калеб дал свободу.

Мэриен вжимается лицом в шею Баркли. Тот каменеет. Она говорит:

– Я видела страшный сон про Гольца.

Она думает, Баркли опять будет просить ее не летать, даже запретит, однако он отвечает:

– Не обольщайся, Мэриен, не все будет даваться легко. Иначе с тобой было бы что-то не так.

От его доброты, как и тогда у Джеральдины, она плачет. Но теперь слезы тише, они медленно вытекают из-под век,