– Он сам сказал?

– Просто знаю. Тебе так лучше?

– Нет.

– Мне тоже.

– А почему он хочет?

– Большое тебе спасибо!

– Да ладно. Почему? Ты ведь еще ребенок.

– Не ребенок.

– Конечно, ребенок.

«Я увидел в тебе человека, которого мне необходимо знать».

И она говорит:

– Мне каким-то образом удалось его заинтересовать, а вбив себе что-то в голову, он уже не отступится.

– Значит, у вас есть хоть что-то общее. А ты собираешься выходить за него замуж?

Восторг от петли уходит, остается лишь ныряющее ощущение пикирования. Пусть Джейми скажет ей «не надо», не надо выходить замуж за Маккуина. Пусть даст понять, что Баркли покупает ее, тогда она придет в бешенство и отбросит эту мысль. Пусть спросит, любит ли она Баркли, тогда она ответит: наверное, не исключено. А может быть, действительно любит, по крайней мере сильно желает, но вместе с тем чувствует: она угодила в ловушку, чьи размеры и механизм остаются от нее скрытыми.

Но Джейми не дурак, чтобы заниматься подобными глупостями. В лунном свете она видит взгляд человека, ухаживавшего за диким животным и теперь отпускающего его, надеясь, что оно выживет.

– Наверно, так было бы лучше, – вот все, что она отвечает.

* * *

Опять сентябрь. Ей шестнадцать, теперь она летает каждый день. Когда невозможно из-за облаков, ошивается вокруг механиков, учится ремонтировать.

– Как рыба в воде, – говорит Голец о ее способностях к высшему пилотажу.

Выполняя их, она действительно чувствует, будто ее немилосердно долго удерживали, а потом выпустили в естественную среду. Сюда не вторгаются мысли ни о Баркли, ни о Калебе, ни о Уоллесе, ни о Джейми. В биплане она всегда закрепленный центр вселенной, при помощи штурвала и руля направления вращающий ее вокруг себя.

Штопор: подняться высоко, сбросить газ практически до скорости сваливания. Отклонить руль направления вправо, отклонить ручку вправо и от себя. Вращаясь, устремиться вниз, двигатель ревет, хвост вверх, резкое падение, земля крутится внизу, как вертящийся зонтик.

Замедленная бочка: удерживать нос самолета на фиксированной точке, отклонить ручку вправо. Когда крылья встанут вертикально, начать перекрестный контроль путем отклонения руля направления влево. Отпустить педаль, толкнуть ручку вперед. Когда аэроплан переворачивается, тебя удерживают ремни; ноги норовят оторваться от педалей руля направления, но их нельзя отпускать. Теперь все то же самое, но отраженное зеркально, быстро, поскольку нельзя положиться на двигатель, когда он находится вверх тормашками. Это как ехать на одном велосипеде в одном направлении при помощи рук и одновременно на другом велосипеде в противоположном направлении при помощи ног.

Переворот на горке: Голец не хочет учить ее этому, она читает и пробует сама. Лететь вертикально вверх до полной потери скорости, потом, аккурат перед тем, как гравитация начнет тянуть аэроплан вниз, отклонить руль направления влево до упора, чтобы описать дугу, отклонить ручку вправо, а потом от себя, поворачиваться до тех пор, пока нос не будет направлен к земле, выровнять аэроплан.

Голец сердится, напоминает о хороших пилотах, таким вот образом разбившихся в хлам. Он не хочет сажать ее за штурвал неделю, пока она не приносит ему несколько бутылок самогона и обещает, больше не будет. Оба знают, что она врет, но перемирие заключено.

Конечно, их больше. Перевороты Иммельмана, полупетли, бочки, свечки – все это связывается воедино, одна фигура ведет за собой другую, и она вяжет гигантские сложные узлы над Миссулой, погружаясь в утраченное ледниковое озеро и выныривая из него.

Летные инструкторы и местные любители забывают, что отказывались учить ее. Мэриен называют Красной Баронессой и Негритянской Плясуньей. Хотят отправить в Спокан на авиашоу, но у нее нет лицензии, а Баркли не понравится, если она привлечет к себе внимание.

Когда становится холодно, у нее появляются тулуп и тяжелые ботинки, так она может дольше летать на открытом «Стирмане».

Еще одна зима. Больше приземлений на лыжах. Больше настоящих полетов в горах. Несколько весьма неприятных передряг в облаках: лыжи проезжаются по верхушкам деревьев, пару раз она чуть не срывается со скалистого обрыва.

В марте Элинор Смит, летавшая под мостами Ист-Ривер, поднимается на двадцать пять тысяч футов над Нью-Йорком в герметичной, снабженной нагнетателем воздуха «Белланке», пытаясь поставить рекорд высоты. Дыхательная трубка покрывается инеем. Что-то не так, что-то отсоединилось или разгерметизировалась кабина. Чернота накрывает ее, как колпак. Аэроплан, пилот которого потерял сознание, падает почти четыре мили. На двух тысячах футов к Элинор возвращается сознание, ей удается на боковом скольжении снизиться на участок безлюдного пространства, повернуться носом и уйти.

– Вот это самообладание! – восклицает Голец.

Через неделю Элинор опять поднимается в воздух и бьет рекорд – тридцать две тысячи футов.

Мэриен умирает от зависти и, совершая спираль, забирается на пятнадцать тысяч. Чуть выше. Потолок аэроплана – шестнадцать, но она думает, может, технические характеристики занижены. Двигатель плюется, стучит, работает с перебоями. Она регулирует состав топливной смеси, но не может стабилизировать его работу. Тот ковыляет, как трехногая лошадь. Напуганная, Мэриен садится.

– Повезло, – качает головой Голец, когда она признается ему. – Поднимешься слишком высоко, опьянеешь. Там наверху своего рода безумие. Видения начинаются. Думаешь, с тобой в кабине кто-то есть. Боковым зрением видишь другой самолет, прямо за твоим крылом, хотя там ничего нет.

Ей нужно чем-то заняться, твердит она Гольцу, Калебу, Джейми, осторожно дает понять Баркли. Она действительно умеет летать. Голец муштровал ее до бесконечности, заставляя садиться на крошечные пятачки жесткой травы, на горные камни. Наверное, она, как ястреб, сможет сесть даже на заборный столб, а потом взлететь с него.

– Я могла бы летать через границу, – внушает она Гольцу. – Я хочу быть полезной.

– Я выучилась, – талдычит она Калебу. – Но для чего? Они не дадут мне перевозить спиртное. Без лицензии я не смогу принять участие в авиашоу. Я не могу полететь куда угодно. Какой смысл?

– И мы все еще разыгрываем спектакль, – жалуется она Джейми. – Баркли ни при чем. Он милый скототорговец, я развозчица, которая иногда задерживается поболтать. Какой смысл?

– Ты говорила, ему так нравится, – отвечает Джейми. – Если бы он не хотел, чтобы ты была участницей спектакля, ты бы не была.

В феврале Амелия Эрхарт вышла замуж за Джорджа Палмера Патнема, ее издателя, покровителя и, как шепчутся, ее Свенгали. Он делал предложение шесть раз. В день свадьбы она написала ему письмо, где говорилось, что ни один из них не вправе ожидать верности, что временами ей нужно будет пожить отдельно от него и от налагаемых браком ограничений. Она также берет с него обещание позволить ей уйти через год, если они не будут счастливы друг с другом.

Мэриен, конечно, ничего этого не знала, она даже мечтать не могла о такой сделке.

* * *

Накануне ее семнадцатого дня рождения три важных полета.

Первый.

Погода ухудшилась. Голец на «трэвел эйре» в штопоре выходит из облачности и не может восстановить контроль над управлением. По крайней мере, самое правдоподобное объяснение. От него мало что остается.

Мэриен проводит долгую ночь во флигеле и пьет настоящий скотч, изо всех сил пытаясь быть твердой. Разве Голец не говорил ей, что у всех пилотов есть погибшие друзья? Что и она сама может стать таким другом? На похоронах она почти не смотрит на его жену и детей – все низкорослые, жалкие, похожие на лягушек. (Баркли обещает позаботиться о них.) Она твердит себе, Голец, дескать, умер так, как хотел. Последний удар. Возможно, даже не испугался, слишком сосредоточившись на том, чтобы выровнять аэроплан. Возможно, все произошло очень быстро и он не успел почувствовать боль.

Тело страшно обгорело. Передние зубы так глубоко впаялись в приборную панель, что остались там, даже когда останки вытащили.

Баркли прислал ей на похороны черное платье – мягкая шерсть, отороченная черной репсовой лентой, маленькие блестящие черные пуговицы. Вместо этого она надевает летную одежду. Джейми сидит рядом с ней. Баркли, на скамье впереди, не обращает