И он припал к моим губам.

Мороз был крепок, а губы его горячи.

И пламя как будто бы взметнулось еще выше, разрываясь шелковыми яркими платками в черноте ночи.

А Господарь, разумеется, узнал.

И ревность вдруг таким же обжигающим ярким пламенем облизнула и его сердце...

Глава 13. Охота на упыря

Двуцветники наши пережили лютую стужу.

Не померзли. Ни один стебелек не тронуло морозом. Это ли не чудо?!

Они стали еще крепче, еще ярче, и весенний аромат от них шел все гуще. Словно цвела целая поляна разнотравья на солнцепеке, а не прорастало пять цветов.

А внутри плотно сжатых листьев явственно просматривался крепкий стебель и крохотные горошины завязей цветков.

Никто не потревожил наше жилище, пока мы гуляли на празднике. Слуги господаревы хорошо дело свое знали, хорошо стерегли. Патрулировали дороги, всюду заглядывали. Ни упырь, ни лихие люди новогодней ночью не разгулялись.

А утром после студеной новогодней ночи взошло солнце, да такое яркое, что снег взялся ледяной крупчатой коркой, с крыши закапало. И теплица наша начала подтаивать.

Уже не ледяной дом; со стекол сползла изморозь и лед растаял. Если б не купол, то туго пришлось бы Клоду!

Но, слава богу, под куполом было так же тепло и влажно.

— Неделя еще такого тепла, и снег сойдет, — уверенно сказала я. — А там уж в лесу начнут расцветать первоцветы и змеевики, пойдем их собирать и сушить, впрок готовить.

Теперь, когда вопрос о том, чтобы выжить любой ценой, отошел, я задумалась о будущем. Выжить мало. Надо теперь начать жить хорошо. Господаревых денег много, но на всю жизнь не хватит.

Если честно, то с двуцветниками и стеклянным куполом это была чистой воды авантюра. Могло что угодно пойти не так, и цветы погибли бы. Или зачахли в духоте и темноте дома, или замерзли в теплице, которая без купола уж больно холодна.

А если цветов разведется больше? Они же не только семенами плодов размножаются, но и отпочковывают луковицы. Если их станет уже не пять, а двадцать пять? Где мне их проращивать до теплых деньков? Выкинуть излишки? Ну, уж нет! Это такое чудо, от которого по доброй воле не отказываются! За такую луковицу Клотильда, небось, душу продала. Да кто угодно продаст!

Значит, нужна отапливаемая теплица.

Или, лучше сказать, зимний сад. Прямо в доме!

Комната, хорошо освещенная со всех сторон. С огромным окном. Но подходящего помещения ни в доме, ни во флигеле не было. Значит, придется делать пристрой.

Там бы обустроить что-то вроде грядки. Выложить небольшой бассейн обожжённым кирпичом или камнем. По сути, будет как большой цветочный горшок. Тяжелое, конечно, сооружение. Но зато влага наружу не просочится и корни не задохнутся.

Ну, и там, под огромным окном, высаживать в свой час Клода и все его семейство.

Это, разумеется, очень затратное дело.

За стройку надо будет заплатить плотникам, стеклодувам за огромные стекла на окна. И рамы нужны особые, не крохотные, в три ладони, а во весь мой рост! Смогут ли местные умельцы сделать такие?

Еще мне не давала покоя одна мысль.

О Жане.

Я не хотела о нем думать. Я ощущала ужас, как только мои мысли касались его. Но и не думать не могла.

Сопоставляла факты и так, и этак. Вспоминала детали и какие-то мелкие события. И по всему выходило у меня, что Жан, красавец Жан, эгоист-муж Жан — упырь.

Нет, в самом деле.

Он повстречал Мрака, Мрак его подрал.

Обычно пес не кидается на людей. Достаточно грозного собачьего рычания, чтоб человек отступил. Не отступают только порождения зла. И с ними Мрак научен сражаться — и побеждать.

Значит, Жан все-таки нечисть…

В ползу этой теории говорило еще и то, что погиб мой ребенок.

Жан поначалу испытывал ко мне — то есть, к своей молодой жене, Эльжбете, — неподдельный плотский интерес.

А потом вдруг как отрезало.

Жан сначала исчез чуть не на неделю, а потом просто перестал прикасаться к молодой жене. Несколько раз, правда, приходил к ней ночами, пробовал возродить былую страсть. Оттого и ребенок был зачат. Но близость была ему отвратительна; он не получал от нее удовольствия.

Было видно, что Жан терпит ее, а не наслаждается. Он больше не мог воплощать в жизнь свои фантазии, не мог наслаждаться властью над Эльжбетой. Не мог тискать ее юное тело, не мог овладевать им, забываясь в наслаждении до головокружения.

Оттого он и уходил, разозленный, оставляя молодую жену в слезах и недоумении. Чем она провинилась? Отчего муж больше не любит ее? Она не понимала.

И с ребенком было плохо оттого, что он был зачат уже от кровососа.

А молодая жена Жана, Эльжбета, всю жизнь прожила в домике аптекаря и пила серебряную воду…

Она была просто ею пропитана.

Поэтому и прикосновения к ней Жану были невыносимы. И покусать ее он не мог. Такой кровью он просто отравился бы. Она б прожгла его лицо до костей…

И маленькому упыренку было несладко, выходит. Но и он травил свою мать, находясь в ее утробе.

Оттого, может, Эльжбета и умерла…

Как страшно!

Как беспощадно и страшно все это!

А Клотильда и дети?! С ними что? Искусаны?! Или он не тронул их, еще помня, что они его родня?

Ох, не знаю! Ничего не знаю я об этих упырях!

От этих мыслей мне становилось не по себе.

— Все ясно, — бормотала я. — Когда он уезжал в поездки, то просто таился и пережидал боль. Но это было давно, очень давно. А значит…

Это означало только одно: Жан успел переродиться. И теперь он полноценный кровосос…

— Но, может, я ошибаюсь?

Да как же не так, тут же язвительно говорил мне мой разум.

Клотильда где-то ведь взяла эти двуцветники и над ним тряслась. Зачем они ей, если не вылечить Жана?

По сути, ведь кормил семью именно он.

Он находил невест, он их соблазнял и перевозил их пожитки к себе в дом. Его мать, братья и сестры питались за счет новой жертвы, а потом, когда с нее взять было нечего, выставляли ее вон.

Или вот морили, как получилось с Эльжбетой. Она заболела, а они и не подумали врача позвать. Надеялись сжить ее со свету и приняться за новую невесту.

— А если Жан станет упырем, — подумалось мне, — если обращение пройдет полностью, то