— Ель! — кричала она, хлопая в ладоши. — Настоящая! У нас ель!

Клотильда была прижимиста; она на прошлый Новый год купила несколько веток, ими и не украсишь ничего толком.

Но и совсем не наряжать елку она не могла; считалось, что так она разгневает духов и темных богов. И солнце никогда не заглянет в ее окна…

Но настоящего праздника, с угощением и нарядами, я у нее помню. Сама она наряжалась, верно. И детей наряжала. Вручив каждому по прянику, вытолкала во двор — гулять. Господарской елки на площади ей было достаточно для празднования.

И, разумеется, ни о каких подарках семье и речи не шло.

Или это только меня касалось?..

— Давайте-ка украсим ее, — сказала я нарочито весело. — У нас ведь много всякой всячины!

— И яблоки, и пряники! — весело запрыгала Лиззи.

— И, вероятно, какие-то подарки найдутся под нарядным деревом, — намекнула я.

За праздничной суетой печаль понемногу отступала.

Петух, наклевавшийся чистого отборного зерна, кукарекал весело и громко, на весь лес.

Полная корзинка пряников и яблок перекочевала на пушистые ветки ели.

Разноцветные конфеты из жареного сахара в большинстве своем попали в животы этим двум лакомкам, Лиззи и Рею. Орехи в золоченой фольге сверкали меж свежей зелени.

Своими руками я успела сделать только три крохотных лоскутных куколки. Их одежки были расшиты разноцветными нитями и блестящим бисером. Лиззи они очень нравились; и я нарочно повешала их повыше, чтоб она не стащила их тайком. После праздника пусть играет. Но на праздник пусть висят на елке!

На мордашке Лиззи явственно отразилось разочарование. Хитрюга рассчитывала стащить этих крошечных куколок тотчас же, как мы закончим наряжать елку.

— Ну, не расстраивайся, — весело сказала я. — У меня есть кое-что, что скрасит твою печаль!

И я торжественно вручила Лиззи ее подарок, самодельную куклу, сшитую из обрезков ткани и набитую опилками.

Кукла была тяжеленькая, круглая, толстенькая. Ну, я не великая мастерица. А шить приходилось тайком, ночами, когда я была уже уставшая.

Но Лиззи ей ужасно обрадовалась.

— Какая красавица! — восторженно воскликнула она, приглаживая светлые льняные волосы своей новой игрушки. — Какие румяные щеки! И юбка как у тебя, сестрица!

Лиззи забыла и о елке, и о конфетах, и бросилась в свою комнату, причесывать свою румяную куклу.

Рею я подарила новый пояс, совсем как у взрослого мужчины, из крепкой и надежной кожи. И мальчишка, зардевшись от счастья, тотчас его надел.

— А на гуляния, — с робкой надеждой спросил он, — можно будет пойти? Мы с Господарем дрова накололи, воды я наносил. Купол позже привезут, я помогу его установить. А потом можно?.. Там салюты буду, и танцы с музыкой, и угощение, и подарки от Господаря!

От его слов снова предательски сердце зашлось. Щеки запылали.

Господарь мне дров наколол.

Ну, конечно. Кто я для него? Одинокая травница, которой и помочь некому.

Жалеет он меня.

Только жалость — это не то чувство, которое я от него хотела!

— Конечно, можно, — ответила я, изгоняя все мысли о Господаре из своей головы. Уже в который раз! — Все вместе пойдем.

Глаза Рея просияли.

Вероятно, и этой доброты от меня он не ожидал. Наверное, на праздники его не пускали, заставляли работать… Не сладкая жизнь у мальчишки была!

— Ничего, — ободряюще сказала я. — Жизнь наладится, Рей.

Как рассвело, стеклодувы привезли наш заказ. Выгружали осторожно, ибо купол оказался ужасно большим и тяжелым. Да, у одной меня вряд ли вышло его поднять и установить. Хорошо, что есть Рей! Он-то мне и помог установить купол над цветами.

Я подготовила в теплице местечко для луковок, глубокую лунку, обложенную навозом.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Земля была теплая, словно солнцем нагрета, и влажная.

Вместе с моим и помощниками мы, закутав в шубу, перенесли туда торфяные ящики с двуцветниками. У Клода и его подружек уже были длинные, плотные, толстые стрелки. Снаружи листья в красных прожилках. А внутри, под ними, уже набирали сок стебли с цветами!

Торфяной ящик мы разрезали на куски, чтоб не портить корни, и так посадили цветы. Ни одного ростка не поломали и не повредили, хотя Клод и его подружки отрастили уж очень длинные и крепкие зеленые перья!

Накрыли куполом с превеликой осторожностью. Он тотчас запотел изнутри, по стеклу поползли капли.

— Ну, теперь только расти, краснощекий Клод, — произнесла я, надежнее утрамбовывая навоз вокруг краев купола, чтобы холодный воздух не просочился в тепленькое новое жилище наших двуцветников. — Ты вылечишь много народу, я верю!

— Скоро-скоро, — прокричала Лизи, скача по дорожке к дому, — пройдет Новогодняя ночь, и самая крепкая стужа стихнет! А утром нового года выйдет солнце и станет тепло! Осталось продержаться совсем немного!

— В самую лютую стужу все растения, даже те, что прячутся под снегом, силу набирают, — солидно сказал Рей. — Только самые сильные выживают.

— А те из них, что первые лучи солнца новогоднего увидят, будут самыми сильными, — задумчиво сказала я.

После наших садовых работ в воздухе разлился отчетливый аромат весны.

Нет, правда.

Он был сильнее запахов духов и розового масла. Свежей травой пахло так остро, что голова кружилась, и Мрак, расшалившись, скакал по сугробам и радовался, будто Новый год уже прошел и настала весна.

«А упырь тоже может учуять, — вдруг подумала я. — Мало ли, зачем он тут ходит? Мрак, конечно, защитник. Но собаку жаль. Чего его зря калечить? Уж лучше не пускать чудовище сюда вообще!»

Теплицу мы со всех сторон облили серебряной водой еще раз, превратив ее в ледяной толстостенный дом. А перед воротами и на тропинке я насыпала столько соли, что снег стаял.

«Вот и пусть попробует пролезть теперь!» — подумала я.

В поселок пошли, когда уже начало темнеть. Музыка и праздничный шум был слышен издалека.

Мрак остался стеречь наши угодья, с удовольствием бегая по снегу.

А сами мы решили разодеться в лучшие свои одежды, чтоб быть уж не хуже всех на празднике!

Лиззи надела новую юбку темно-оливкового цвета с вышитыми на ней мелкими розочками, свои новые сапожки, ну, и губы накрасила. Кокетка…

Рей подпоясал новую шубейку дареным поясом, приосанился.

Теперь он был не сиротой, не побирушкой с улицы, из подворотни. Теперь он был с семьей. И гордость его так и распирала.

Не только оттого, что его отмыли, полечили и переодели в