которые долгое время желали иметь дитя, да все без толку». Но для ребенка, знакомого со сказками, выражение «в былые времена и прошедшие века» всегда означает «в мире фантазий». Кстати, это поясняет, почему, рассказывая одну и ту же историю и пренебрегая другими, мы снижаем ценность сказок для ребенка. В результате возникают проблемы, разрешить которые помогает знакомство с несколькими сказками.

Правда волшебной сказки — это правда нашего воображения, не имеющая отношения к существующим в норме причинно-следственных связям. Толкин замечает, что вопрос «Это правда?» — не из тех, «на которые можно ответить поспешно или отделаться какой-либо глупостью». «Гораздо чаще, — прибавляет он, — дети спрашивают меня: “Он хороший? Он злой?” Им гораздо важнее разобраться, как разграничить Правильную и Неправильную стороны [и разобраться, кто к какой принадлежит]».

Прежде чем ребенок начнет ориентироваться в реальности, ему необходимо выработать какие-то критерии ее оценки. Когда он спрашивает, прослушав сказку: «Это правда?» — он хочет понять, содержит ли она что-либо важное для понимания того, что составляет предмет его главных забот, и насколько она важна в этом смысле сама по себе.

Вновь процитируем Толкина:

Естественно, именно это дети часто имеют в виду, спрашивая: «Это правда?» Они хотят сказать: «Вот здорово! А сейчас такое бывает? А ко мне в спальню дракон не прилетит?» И ответить следует: «Сейчас в Англии никаких драконов уже нет. Это точно», — именно это дети и хотят услышать.

Волшебные сказки, очевидно, связаны в первую очередь не с возможностью, но с желательностью[69].

Ребенок ясно понимает это, ведь для него нет ничего более «истинного», нежели то, чего он желает.

Вспоминая себя в детстве, Толкин замечает:

Я не испытывал желания видеть сны, как Алиса, и переживать такие же приключения, так что рассказ о них меня только забавлял. Почти не было у меня и желания искать клады и драться с пиратами, поэтому «Остров сокровищ» я прочитал совершенно равнодушно. <…> Куда лучше была страна Мерлина и Артура, а лучше всех стран — неведомый Север повелителя драконов Сигурда из рода Вельсунгов. Попасть в такую страну я желал больше всего на свете. Мне и в голову не могло прийти, что дракон и лошадь — существа одного порядка. <…> На драконе отчетливо видно было тавро Волшебной Страны. В какой бы стране он ни появлялся, вокруг него сразу же возникал Другой Мир.

Фантазия, создающая или позволяющая хоть на миг увидеть иные миры, была для меня путем в Волшебную Страну. Я страстно желал видеть драконов. Конечно, я отнюдь не был богатырем и не хотел, чтобы они появились по соседству и вторглись в мой сравнительно безопасный мирок[70].

Отвечая на вопрос, правдивы ли волшебные сказки, следует апеллировать не к тому, верны ли описанные в них факты, но к тому, что заботит ребенка в данный момент, будь то страх испытать на себе действие чар или чувства, вызванные соперничеством в рамках эдипова комплекса. В остальном почти всегда бывает достаточно объяснить, что действие разворачивается не здесь и сейчас, но в далекой волшебной стране. Родителю, который с детских лет убежден в ценности волшебных сказок, будет нетрудно ответить на вопросы ребенка. В то же время взрослому, который считает эти истории «сплошным враньем», лучше не рассказывать их детям, поскольку он не сумеет выработать у себя такое отношение к сказке, которое обогатит жизнь ребенка.

Некоторые родители боятся, что фантазии полностью захватят их детей: если читать детям сказки, кончится тем, что они поверят в волшебство! Но вера в волшебство присуща любому ребенку: она угасает по мере взросления и сохраняется разве у тех людей, которые слишком разочарованы в реальности и оттого не способны уповать на то, что она может им дать. Я знавал детей с психическими отклонениями, которые никогда не слышали сказок: они наделяли фен или электромотор точно такой же волшебной способностью к разрушениям, какая присуща могущественным сказочным злодеям[71].

Другие родители боятся «перекормить» ребенка сказочной фантастикой, так что в результате он не приобретет достаточного опыта совладания с реальностью. На самом же деле верно как раз обратное. Несмотря на всю свою сложность — конфликты, амбивалентность, противоречивость, — человеческая личность неделима. Каким бы ни было наше переживание, оно затрагивает все ее аспекты одновременно. А чтобы совладать с задачами, которые ставит жизнь перед личностью (как единым целым!), личность должна получать поддержку богатой фантазии, находящейся в союзе с четко оформившимся самосознанием и ясным видением реальности.

При отклоняющемся развитии одна из составляющих личности — «оно», «я» или сверх-«я», сознательное или бессознательное — берет верх над всеми остальными, в результате чего личности оказывается не на что опереться. Поскольку многие люди оказываются оторваны от мира, днями напролет пребывая в мире собственного воображения, возникло ошибочное мнение, будто чрезмерное развитие фантазии дурно влияет на способность успешно справляться с вызовами реальности. Однако справедливо как раз противоположное: тех, кто полностью погружен в мир фантазии, постоянно осаждают компульсивные мысли, вечно вращающиеся вокруг узких стереотипных тем. Богатое воображение вовсе не свойственно таким людям — они, можно сказать, пребывают взаперти, не будучи в состоянии вырваться из плена одной и той же фантазии, вызванной желанием или тревогой. В то же время ничем не стесненная фантазия, где в виде образов присутствует широчайшее разнообразие того, что встречается также и в реальности, в избытке обеспечивает «я» материалом для работы. Волшебные сказки как раз и помогают ребенку сформировать богатую, разностороннюю жизнь воображения: они не дают ему застрять в тесных пределах мечтаний, связанных с тревогой или желанием (как уже говорилось, обычно такие мечтания вращаются вокруг нескольких узких тем, не дающих покоя человеку).

По словам Фрейда, мысль есть исследование возможностей: благодаря ей мы избегаем опасностей, угрожающих нам, если мы попытаемся приобрести соответствующий опыт в действительности. Мысль не требует больших затрат энергии, так что у нас хватит сил на дальнейшие действия после того, как мы взвесили шансы на успех и оценили, каким путем его лучше всего достичь. Это справедливо, когда речь идет о взрослых; к примеру, перед тем как приступить к систематическому рассмотрению идей, ученый ведет с ними «игру». Но в голову маленького ребенка мысли приходят не по порядку, как у взрослого: мысли ребенка — это его фантазии. Когда ребенок пытается понять себя и других или представляет себе, какими могут быть конкретные последствия того или иного поступка, он пускается в фантазии и таким образом ведет «игру в идеи». Если предложить ребенку рациональность в качестве основного инструмента для того, чтобы он разбирался со