этом плане, личной смелости Луки, постарался эротизм «нейтрализовать», присоединив к описанию Луки заимствованные уже у Марка и Матфея элементы: экономический, а не этический аспект недовольства присутствовавших, и «погребальную» символику смысла. Что ж, «благопристойность» — превыше всего, правда может и в сторонке постоять…

У Луки же, посчитавшего, что правда — выше «благопристойности», а точнее — ханжества, блудница, «жрица любви», проявляет свою любовь к Иисусу тем, что, в облаке дурманящих благовоний, массирует ему ступни, отирая их распущенными волосами и покрывая поцелуями, а тот, кого требуется считать абсолютным девственником, не причастным ни к каким проявлениям сексуальности, благосклонно принимает это возбуждающее действо, не испытывая от происходящего ни малейшего не только физического, но нравственного дискомфорта…

Как кому угодно, но такое поведение Иисуса говорит вовсе не о его мифической абсолютной а-сексуальности и якобы «девственности», а о том, как раз таки, что был он самым настоящим мужчиной (можно даже сказать — настоящим мужиком!), от контактов с женщинами вовсе не шарахавшимся, и, по-видимому, много всякого с ними на своем веку перевидавшего и испробовавшего. Так что и такое, вот, «вопиющее» действо, его не только никак не «шокировало», но напротив — было абсолютно благосклонно принято.

Впрочем, если вспомнить, что, делающие из Иисуса не обычного человека-мужчину, а некое полу-божество, «непричастное земным страстям», истории Рождества являются выдумкой, то и все старательно-глубокие размышления о том, был ли Иисус «причастен сексу», делаются, в общем-то и излишними. Особенно, если вспомнить, к тому же, и о том, кем он был в своем прошлом…

Глава 8. Путь Божественной Свободы в Любви!

И о еще одной интересной встрече и очень интересной беседе Иисуса с еще одной женщиной мы сейчас поговорим, правда уже в другом, нежели в предыдущей главе, ключе. Встреча эта описана в 4 главе Евангелия от Иоанна, где рассказывается о том, что Иисус, проходя как-то через земли области, называемой Самария, и присев отдохнуть у одного из колодцев, вступил в беседу с женщиной-самарянкой, так же пришедшей за водой к этому колодцу.

И если вам показалось, что пока вы не прочитали ничего особенного, то вы ошибаетесь! Уже в этой преамбуле, мы опять видим Иисуса, злостно нарушающего целый ряд правил и обычаев, для оценки степени тяжести которых нужно учесть, что на тот период времени между иудеями и самарянами существовала многовековая вражда и жесткое взаимное отторжение.

А тут он, не просто мужчина-иудей, а проповедник, рабби, вдруг по собственной инициативе вступает в разговор с женщиной (что само по себе уже унижает его достоинство!), да еще и с женщиной из враждебного племени, любые контакты с представителями которого являются тяжким осквернением…

Понятно, что Иисус был измучен долгим пешим переходом под палящим солнцем. Понятно, что смертельно хотелось пить, и что хотя он и был у колодца, почерпнуть воды ему было нечем, а тут подошла женщина, у которой какое-то приспособление, необходимое для зачерпывания, с собой было.

Все это понятно, но надо ж было, прежде всего, учесть, что любым контактом с этой представительницей гнусных самарян, ты навлекаешь на себя, как уже говорилось, страшное осквернение, а значит — и гнев Божий! Какая такая жажда может быть сильнее священного ужаса перед тем, чтобы оскверниться и навлечь на себя гнев Божий?!

К тому же Иисус, сидя у этого колодца, прекрасно знал, что скоро должны подойти его ученики, и уж совместными-то усилиями они точно, как-нибудь, но добыли бы из него себе воду. Поэтому никакой такой острейшей жизненной необходимости вступать в контакт с этой самарянкой и просить ее зачерпнуть ему воды, у Иисуса не было. И, тем не менее, — он вступает с нею в контакт…

Он заговорил с ней, попросив зачерпнуть для него воды, она выразила по этому поводу свое, возможно, несколько саркастическое удивление, дескать, что за чудеса — иудей просит чего-то у женщины-самарянки, и с этого у них завязался весьма любопытный диалог. Мы не будем рассматривать его весь, а остановимся лишь на той его части, где в ответ на вполне логичный вопрос самарянской женщины к представителю другой религии о том, где и как правильнее поклоняться Богу — в Иерусалимском ли Храме, или же на их, самарянской, священной горе, — Иисус дал совершенно поразительный ответ.

Фактически, вопрос был задан о том, какая религия «является истинной», то есть это был вопрос, на который любой представитель любой религии всегда даст вполне разумеющийся ответ. Однако Иисус ясно дал понять, что он принципиально находится вне каких-либо религий, и ни одну из них не считает «истинной». «…Не на горе сей и не в Иерусалиме…», — заявляет он самарянке в ответ на ее вопрос (Ин.4:21). А тогда где же и как? «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине», — говорит Иисус (Ин.4:24).

Как мы видим, Иисус переводит вопрос поклонения, вопрос взаимоотношений с Богом из сферы «правильных обрядов», в сферу глубоко личностного, внутреннего общения на уровне духа. Тем самым, он делает если не бессмысленными, то уж точно не имеющими никакого решающего значения религиозные обряды, правила и догмы, и в результате, как уже отмечалось, — выводит людей из подчинения каким бы то ни было религиям!

По правилам религии того общества, в котором он родился, Иисус в этой сцене у самарянского колодца много чего не должен был бы делать, много чего не должен был позволять себе.

Он не должен был позволять себе вступить в общение с женщиной, с которой ему захотелось вступить в общение, потому что это «дважды неправильно» — неправильно рабби вообще разговаривать с женщиной, и уж сто раз неправильно разговаривать с женщиной-самарянкой.

Он не должен был позволять себе утолять жажду тогда, когда ему этого хотелось, если способ утоления был «неправильный» — обращение с просьбой к «неправильному» человеку. А уж если «сорвался», «допустил слабость» и все же утолил свою жажду в ущерб религиозным принципам, то уж продолжать-то свое «неправильное» общение с «неправильной» женщиной, ему бы точно не следовало! Ну, а если все-таки продолжил (что само по себе уже никуда не годится!) — он ни в коем случае не должен был делиться с нею какими бы то ни было мыслями, хоть в чем-то принижавшими значение своей «родной религии».

И вот на все эти «должен — не должен» Иисус попросту, извините за выражение, наплевал…

И это очень важно усвоить в плане понимания Иисуса: он явно не подчинял себя никакой религии и, как уже говорилось, не создавал