– Гувернантка? – переспросил он все с той же хмурой миной. – Вы гувернантка мистера Резерфорда?

– Я не его гувернантка, – произнесла Лили. Вообще-то она занималась воспитанием не только дочери герцога, но и, во многих смыслах, и его самого, хотя мистеру Хотону знать об этом не обязательно. – Но я работаю гувернанткой у подопечной герцога мисс Роуз. Она сейчас наверху с другими детьми, и миссис Портер любезно предложила мне чаю.

– Хм, – сказал мистер Хотон и, перед тем как сесть, еще раз окинул Лили пристальным взглядом. Миссис Портер налила ему чаю, и он, похоже, думать забыл о Лили.

И это к лучшему. Потому что под его буравящим взглядом девушка места себе не находила. Ей вообще не нравилось, когда ее сверлят глазами. Герцог – исключение. Под его взглядом она тоже испытывала сильные эмоции, но совсем иного плана. От взгляда герцога ее бросало в жар, тогда как сейчас по спине бежал холодок недоброго предчувствия.

– Вам понравилось? – спросила Лили у своей подопечной, когда они вышли из дома Портеров. Было бы обидно узнать, выдержав часовой допрос с пристрастием, что страдания ее были напрасны, и мисс Роуз у Портеров не понравилось. За этот час ей пришлось ответить на большее количество вопросов, чем за весь прошлый год. Лили тошнило от вопросов. И уж лучше ей оглохнуть, чем пережить еще один час беспредметных рассуждений патологически нерешительной мисс Блейк.

Право же, насколько трудно решить, на какой стул сесть?

Кое-кому невыразимо трудно.

К исходу часа Лили поймала себя на мысли, что мечтает о том, чтобы мисс Блейк потеряла голос. Ненадолго. Пусть голос к ней вернется, как только она, Лили, покинет этот дом.

– У них много игрушек, – ответила Роуз.

– Миссис Портер сказала, что мы можем снова прийти к ним на следующей неделе. Вам бы этого хотелось?

Роуз кивнула. Как приятно иметь дело с человеком, который знает, чего хочет!

Где-то на середине допроса миссис Портер вскользь заметила, что герцог должен быть сегодня вечером на балу. Потом, минут через десять, напомнила об этом еще раз, а потом второй и третий. Похоже, герцог очень редко появлялся на публике в этом сезоне. Неудивительно, что он не умел себя вести с юными леди. Судя по всему, он вообще не умел себя вести в обществе. Услышав подобные выводы из уст миссис Портер, Лили утвердилась в мысли о том, что та помощь, о которой он ее просил, герцогу действительно крайне необходима.

Итак, она должна ему помочь обзавестись невестой и не упустить ее до самой свадьбы. Эта женщина, его будущая жена, должна стать Роуз хорошей матерью. Эту женщину он будет целовать. Эту женщину он поведет в свою спальню и будет делать с ней то… то, что обычно делают в спальне.

И этой женщиной будет не она.

– Позвольте это сделать мне, ваша светлость, – сказал Миллер, камердинер герцога, доставая из комода очередной шейный платок.

Как же крават похож на удавку! И по виду, и по звучанию, и по назначению.

Вот их сколько, этих морщинистых удавок, – валяются на полу, являя собой красноречивый пример того, как трудно добиться совершенства. Особенно когда тебе крайне важно не допустить ни одного промаха.

Маркус ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, когда Миллер, сделав узел, натренированным жестом разгладит ткань. Маркусу очень хотелось просунуть палец между шеей и платком, чтобы было легче дышать, но тогда и этот шейный платок разделит судьбу своих валяющихся на полу товарищей, и Маркусу придется терпеть очередную экзекуцию.

Почти бездыханный, Маркус готовился к выходу в свет. Готовился влиться в общество, которое он до сих пор игнорировал, беспечно пользуясь благами своего привилегированного положения и не думая о расплате.

До сих пор ему было безразлично, что о нем думают в свете, но теперь, когда на кону стояло счастливое будущее Роуз, не говоря уже о его собственном счастливом будущем, он должен предстать перед судом (не Высшим пока, а лишь судом света). И постараться произвести на суд нужное впечатление.

Ничего приятного в этом нет. У Маркуса сводило зубы при одной мысли о том, что придется постоянно ходить с прилепленной к лицу улыбкой и раздавать любезности направо и налево.

Хотелось бы, конечно, выйти в свет более подготовленным. Тем более что подготовка не была ему в тягость. Совсем наоборот. Будь у него возможность, он проводил бы за подготовкой куда больше времени. Потому что это означало, что он проводил бы больше времени с Лили.

Если бы ему удалось заставить гувернантку сменить свое лимоннокислое выражение на улыбку и одобрительный взгляд, он мог бы поздравить себя с самой желанной победой в жизни.

Маркус имел все основания сомневаться в том, что встретит такое же лимоннокислое отношение к себе со стороны юных леди на предстоящем балу. Едва ли ему придется применить всю силу своего убеждения, чтобы убрать с их лиц излишки кислоты, но столь же сомнительной представлялась ему способность этих барышень ввести его в искушение или пробудить в нем желание им понравиться. Или кого-нибудь из них поцеловать.

– Думаю, это то, что нужно, ваша светлость. – Миллер отошел в сторону, предоставляя Маркусу возможность посмотреть на себя в зеркало.

К шейному платку не могло быть никаких претензий. Накрахмален идеально и повязан идеально. Как, впрочем, не могло быть никаких претензий ни к какому другому предмету его туалета. Он выглядел презентабельно на все сто процентов. Совсем не как мужчина, который стал бы заманивать находящихся у него на службе юных леди в свой кабинет и спаивать их бренди. И даже не как мужчина, которому подобные мысли могут прийти в голову.

Превосходно! Сейчас от него лишь требуется убедить всех членов общества, не говоря уже о том, чтобы убедить себя самого, в том, что он тот, за кого себя выдает, – безупречно приличный джентльмен.

Очень удачно в дверь его спальни постучали до того, как он успел сорвать с шеи платок и затащить Лили в кабинет для столь необходимого ему… поцелуя.

– Ваша светлость, карета подана. – Маркус успел заметить, как удивленно округлились глаза Томпсона за мгновение до того, как тот важно кивнул, вроде бы с одобрением.

Бедняга Томпсон. Прежний герцог, говорят, был жуткий зануда и ханжа. Единственной его странностью была любовь к котам. Вполне вероятно, покойный герцог и спать ложился, обвязав шею краватом, так что у Томпсона, должно быть, сердце кровью обливается при виде того, как относится к своему титулу новый хозяин.