Возможно, ей следовало бы признаться себе самой не только в том, что она лгунья, но также и в том, что сейчас ни одна даже самая занимательная книга не могла бы ее заинтересовать. Ей просто было не до книг.

И вот наконец Лили услышала, как хлопнула входная дверь. Вытащив первую попавшуюся книгу, дабы обеспечить себе алиби, Лили быстрым шагом, чтобы успеть застать герцога в коридоре, направилась к двери.

Но выйти она не успела, потому что прямо в дверях библиотеки столкнулась с герцогом. Он уже успел стащить перчатку с одной руки и этой голой рукой на ходу стаскивал с себя шейный платок. Белый прямоугольник ткани отлетел в сторону и приземлился на ковре. И уже в следующее мгновение он держал ее в объятиях, прижав спиной к полке с книгами. Томик выпал из ее рук в тот самый миг, как они с герцогом встретились взглядами. Лили не стала жаловаться на то, что корешки фолиантов упирались в спину, она лишь запрокинула голову, закрыла глаза и стала ждать неминуемого поцелуя.

Который, как она осознала через несколько секунд ожидания с закрытыми глазами, вовсе не был неминуемым. Лили открыла один глаз и обнаружила, что герцог все на том же месте, и лицо его зависло над ее лицом, и пожар желания в глазах не потух, а даже разгорелся еще жарче.

– Что такое? – шепотом спросила она, тогда как на самом деле хотела спросить: «Почему вы меня не целуете?»

– Я поклялся никогда не злоупотреблять своим положением, – хрипло проговорил герцог. – Вы должны сказать мне: «Маркус, я хочу этого». В противном случае я не стану… Я не могу поступать против вашей воли. – Голос у него срывался, как у страдальца, которого пытают на дыбе.

«Глупышка герцог!»

– Ах, так вы хотите знать, каким образом юная леди – ваша избранница сообщит вам, что не возражает против вашего вольного с ней обращения? – Лили улыбнулась и приподняла одну бровь, потому что в эту игру бровями могут играть сразу двое. – Маркус, – сказала она тихо, впервые назвав его по имени, – я этого хочу.

Последний слог последнего слова в предложении она произнести не успела, потому что он уже ее целовал. И губы его были теплыми и мягкими, и ладони его скользили по ее оголенным предплечьям почти благоговейно.

Лили приподнялась на цыпочки и прикоснулась ладонью к его щеке. Она почувствовала, как колет кожу непокорная щетина, и, несмотря на то, что, возможно, она поцарапается, ей захотелось потереться лицом о его щеку. Так она сможет физически ощутить, насколько они с ним разные.

В конце концов, он, в отличие от нее, был мужчиной, и она это чувствовала, вернее сказать, ощущала в буквальном смысле слова где-то в районе своей талии.

И сознание того, что она делает с ним (тогда как он лишь один раз ее поцеловал и пару раз провел ладонью по руке повыше локтя), поднимало Лили в собственных глазах чуть ли не до небес.

Хотя и она не осталась безучастна к происходящему. Мозг ее уже прекратил всякую аналитическую деятельность, а тело дрожало от нетерпеливого желания поскорее заняться всем тем, о чем она даже и мечтать не могла, когда задумчиво листала иллюстрированный томик «Эпикурейца». Не в обиду Томасу Муру будет сказано.

Лили, воспользовавшись тем, что герцог наклонил голову, обняла его за шею и прижалась к его крепкой груди, избавив себя от мучений: больше ничего не врезалось ей в спину.

Герцог снова принялся ее целовать, побуждая раскрыть рот навстречу его языку. И как только она это сделала, ее накрыла жаркая душная волна. Лили казалось, что она превратилась в сгусток огня, и, возможно, так оно и было.

Если только сгусток огня способен чувствовать. А она чувствовала, с какой трепетной нежностью он касался ее языком. Так, словно она была редким сокровищем. Он крепко держал ее за талию, словно боялся, что она убежит. Глупышка герцог!

Тепло его рук просачивалось сквозь ткань ее платья, ласкало тело. И Лили вздрагивала под этой лаской.

Так что, если бы ее сейчас спросили о том, нравится ли ей целоваться, она бы однозначно сказала «да». Потому что ей очень и очень нравилось то, что происходило с ней сейчас, нравилось даже больше, чем новые наряды, чем пить бренди с Герцогом Сердцеедом, чем смотреть, как сокращаются мышцы его горла, чем любоваться узкой полоской его груди, проглядывавшей в вырезе рубашки.

Лили опустила руки ему на плечи, провела ладонями сверху вниз по спине, чувствуя, как сокращаются мышцы под пальцами, пока он так увлеченно исследует глубины ее рта языком. Она поймала себя на том, что хочет сорвать с него рубашку, чтобы увидеть то, к чему прикасается. С другой стороны, решившись на это, она будет вынуждена отвлечься от своих ощущений, а этого ей совсем не хотелось.

Особенно учитывая, что ощущения были настолько приятными.

Однако люди так устроены, что им надо дышать, чтобы жить, и потому ему все же пришлось оторваться от ее губ. Задыхаясь, он прижался лбом к ее лбу. Ладони его по-прежнему обхватывали ее талию, но большие пальцы поглаживали ее чуть выше, в районе ребер. Лили ужасно хотелось почувствовать его ладони еще выше. Она и не догадывалась, насколько чувствительна эта область ее тела. Она оставила попытки систематизировать те новые знания, что получала о нем; как видно, она и себя-то плохо знала. К примеру, она не знала, что может таять, как тает свечка, в жарком кольце его рук, и что таять совсем не страшно и очень, очень приятно, несмотря на то что судьба растаявшей свечи, как известно, печальна.

Она многого не знала о себе. Но обо всем этом она сможет подумать тогда, когда рассеется туман в голове. А пока он ее целует, она не может и не хочет думать. И кстати, туман в голове, оказывается, тоже бывает приятным.

– Почему? – спросила Лили через несколько мгновений.

Он засмеялся, и она почувствовала, как его смех волной прокатился по ее телу, заставляя вибрировать на высоких радостных нотах каждую струну ее души. Она не знала, что может стать музыкой.

Внезапно ей захотелось сделать так, чтобы смех его никогда не умолкал.

Чтобы музыка в ее душе звучала вечно.

– Я не мог перестать думать о вас весь вечер, – прошептал он ей на ухо. – И не потому, что вечер был так плох. – Лили не знала, что волнует ее сильнее: звук его голоса, тепло его дыхания или то, о чем он ей говорит. – Бал оказался на удивление сносным, – продолжал шептать герцог, – но мне постоянно не хватало там вас, потому что с вами я мог бы говорить о людях, о музыке. Мы непременно переглянулись бы, если бы кто-нибудь сказал что-то ужасно смешное или глупое. – Герцог вздохнул, и по телу Лили побежали мурашки, хотя мурашки ведь обычно бывают от холода. Или нет?

– И главное, – со смешком, который, странное дело, совсем не показался Лили приятным, добавил герцог, – мне ужасно хотелось того, что приличная юная леди никогда бы мне не позволила.

Ну конечно. Потому что она, Лили, – неприличная.

Девушка глотнула воздуха и отпрянула, ударившись спиной о торчащие фолианты. И боль сразу раскрыла ей глаза на то, какой она была глупой и близорукой.