ним теми же словами, что со старшими. Между тем час пугающего меня объяснения неумолимо приближался: долго я в таком ритме не протяну. Тем более что я стала меняться к худшему. Я снова тускнела, замыкалась. Иван тенью навис над нашей жизнью, над моей жизнью, над моей душой, как минимум. Я отказывалась уступать ему победу в этой битве. Таясь от детей, я усложняла свое положение. Безусловно, мой материнский долг призывал меня щадить их чувства, ограждать от неприятностей, но я не исполню его, если буду скрывать от них новости об отце. Их беспокойство служило тому подтверждением. Еще не стоило забывать, что их эта перемена касалась больше, чем меня. Для меня Иван уже был никем, я чуяла это нутром. Для них же дело обстояло иначе.

В моей каждодневной рутине появилось единственное изменение: на вечерней прогулке с Дус я больше не выходила на набережную Ба-Саблон. Я избегала Гари. Судя по всему, он, в свою очередь, держался от меня на почтительном расстоянии, поскольку ни разу не появился в “Одиссее”, даже в компании коллег-водолазов, шумно ворвавшихся в мой бар однажды вечером. Как после нашего первого разговора, когда я автоматически направилась к порту, я и теперь шагала в том же направлении, но останавливалась на полпути и издалека смотрела на освещенные окна его квартиры. Я опасалась, как бы он не заметил меня под окнами и не подошел ко мне. Постояв, я вздыхала и шла обратно, чувствуя одновременно и облегчение, и разочарование. Облегчение, потому что была избавлена от нового разговора об Иване. Разочарование, потому что Гари оказался впутан в нашу историю, и я из-за этого переживала. Я помнила, что меня сразу потянуло к нему. Еще когда мы разговаривали с ним в первый раз, до того, как он раскрыл правду. Мне было трудно в этом разобраться, тем более что после бегства Ивана ничего подобного со мной не случалось. Почему именно он вызвал отклик в моей душе? Возможно, этому притяжению не суждено перейти в нечто большее? К тому же неизвестно, насколько оно взаимно. Об этом я никогда не узнаю. По сравнению со всем остальным это не очень существенно, не уставала я повторять себе, когда думала о нем, а думала я о нем слишком часто.

Прошла неделя с тех пор, как я отгородилась от детей плотиной, перекрывающей поток одолевавших меня эмоций, вопросов и сомнений. Этим вечером я опять стояла возле набережной, как делала это с некоторых пор. Дус дарила мне передышку в моем смятении. Она не радовалась, что мы изменили маршрут: стоило мне замереть перед невидимой границей, которую я для себя начертила, она на секунду тормозила, но тут же мчалась на набережную, время от времени озираясь и приглашая меня присоединиться. И, как каждый вечер, я грустно кивнула, свистнула, подзывая ее, и тронулась в обратный путь. Она подчинилась и, опустив голову, догнала меня. Она тоже скучала по Гари.

Я еще посмеивалась над ней, подходя к дому, но там меня ждал малоприятный сюрприз: в гостиной горел свет – дети пока не ложились. Точнее, старшие дети. – Вы должны быть в постели! – возмутилась я, вешая пальто.

– Да ладно, мама, мы уже не младенцы, – возразил Улисс. – К тому же сегодня пятница!

Он был прав. Просто, когда они сидели по своим комнатам, мне не надо было бороться с собой.

– Травяной чай будешь? – спросила Лу.

Пока кипел чайник, она рылась в кухонных шкафчиках, выискивая мои пакетики. Дети подготовились, чтобы заставить меня прервать молчание. Ближайшие минуты или часы будут сложными, но эта мысль только усиливала мою любовь к ним: их тандем был таким трогательным. Пусть они хоть сколько-то продолжают верить, что я не в курсе их затеи.

– Вам удалось договориться насчет сериала? Что выбрали?

Я плюхнулась на диван, Дус улеглась у моих ног. Чашка с чаем волшебным образом появилась передо мной.

– Мы как раз выбирали, – невозмутимо ответила Лу, не выходя из роли.

Она усердно прокручивала поисковик, ища подходящий сериал. Ее красивые руки с впечатляющей скоростью порхали по кнопкам. Улисс все больше мрачнел. В конце концов он вырвал у Лу пульт и, предварительно выключив, швырнул на кофейный столик. Мы с дочкой сидели на диване; он устроился в кресле напротив и не спускал с меня глаз. Тишина давила и предвещала начало чего-то такого, чего мои дети никогда не забудут. Я притянула к себе Лу и обняла ее, она привалилась ко мне. Я наслаждалась этой минутой: в тринадцать лет моя дочь и не думала уклониться от материнской ласки.

– Я догадываюсь, что в последние несколько дней вы находите меня странной, и мне досадно, что я причинила вам беспокойство… Но то, чем мне нужно с вами поделиться, не слишком просто…

У меня не получалось двинуться дальше. Почему? Зачем Иван устроил нам эту новую пытку? Лучше бы он оставался невидимкой и никогда не ступал на землю Реюньона.

– Это касается его? – предпринял атаку Улисс.

Горячность сына не удивляла меня. Когда его отец исчез, ему было всего девять лет, и тем не менее в глубинах его психики сохранилась уверенность: если матери плохо, ответственность лежит на отце. Мне не нужно было ему отвечать, хватило моего взгляда, чтобы он вскочил и забегал по комнате. Лу не осталась равнодушной к реакции брата – тут же выпрямилась, и ее зрачки расширились.

– Это папа? Мама? Это папа?

Она до тонкостей изучила Улисса. В растерянном голосе дочки слышались надежда и беспокойство. Если ее брат, едва речь заходила об отце, напрягался и преисполнялся злобой, то она пребывала в состоянии постоянного ожидания и любви к идеализированному образу папы. Я не хотела, чтобы мои дети разругались из-за него и наговорили друг другу лишнего. Я понимала: они все воспримут по-разному, если уже сейчас между ними нет согласия.

– Улисс, сядь, пожалуйста.

Он послушался. Я глубоко вздохнула, набираясь сил и готовясь приступить к исполнению своей тяжкой миссии.

– Мне стало кое-что известно о вашем отце.

Эту фразу, немыслимую всего несколькими днями раньше, было мучительно трудно произнести.

– Он позвонил тебе?

– Нет, все немного сложнее…

– Тебе сообщил о нем кекс, с которым ты встречалась тем вечером?

Сын с легкостью сопоставил события и пришел к правильному выводу.

– Да, Гари с ним знаком.

– А где он?

– Да плевать, где он! Папа жив! У папы все хорошо, мама? Ну правда, у него все хорошо?

Слезы выступили на глазах у Лу. Ее печаль разрывала мое материнское сердце.