— Тебе жаль? — она задохнулась от ярости и горя.

— Поверьте…

— Все было хорошо, пока не появилась ты. Но тыпоявилась — и его больше нет… Лешенька…

Она глухо, без слез, зарыдала. И забытые на шее бусы изчерного жемчуга тоже зарыдали вместе с ней. Я вспомнила несчастного Пупика итоже зарыдала. Совершенно неожиданно она взяла меня за руку, а я уткнулась в еепочти невесомое прокуренное плечо. Мы простояли так несколько минут, а потомона так же внезапно отстранилась.

— Убирайтесь из моего дома. И своего кота заберите.

— Он умер.

— Все равно убирайтесь.

— Да. Я понимаю.

Лавруха и Херри-бой ждали меня на террасе. Я еще успелапереговорить с Юхно, который принимал самое непосредственное участие врасследовании обстоятельств дела.

— Надеюсь, мне не нужно говорить вам о конфиденциальности?

— Не нужно.

— Если вскроются какие-нибудь новые обстоятельства, вампозвонят. А пока я рекомендовал бы вам никуда не уезжать из города.

— С меня никто не брал подписку о невыезде.

— И тем не менее… Это в ваших интересах.

— Я бы хотела знать о результатах вскрытия.

— Я сообщу вам об этом.

— Буду признательна.

…Под рассеянными взглядами охраны, в одночасье потерявшейхозяина и кормильца, мы покинули особняк. Ворота за нами захлопнулись наглухо.

— Хорошо погуляли, — не удержался Лавруха. —Славно время провели. Ну и втравила же ты нас в историю, Кэт…

— Это есть ужас… Dreadful unlucky chance [18], —поддакнул Херри-бой. — Но что теперь будет с картиной?

Мы с удивлением воззрились на неистового в своей страстиголландца.

— О чем ты думаешь, Херри? — укорил егоЛавруха. — Человек погиб… Да ладно, человек… У Катерины кот подох… пардон,погиб… любимый. А ты опять с картиной!

Судя по всему, после коньячных возлияний на пляже Херри-бойи Лавруха перешли на “ты”.

— Я думаю… Может быть, уместно поговорить о картине сматерью покойного? Может быть… Голландцы были бы счастливы.

Я не могла говорить обо всей Голландии, но то, что Херри-бойбудет счастлив, — в этом не было никаких сомнений.

— Слушай, Херри, — такой шкурный интерес к картинеозадачил даже Лавруху. — А может, это ты парня замочил по средневековымрецептам? К картине подбираешься? Truly?

Херри-бой не был особенно силен в русском сленге, но общийпафос Снегиря все-таки дошел до него. Херри пошел пятнами, а на глазахвыступили совершенно детские слезы.

— Очень плохо так думать.

— Ну ладно, пошутил я. Пошутил…

Пока Лавруха препирался с Херри-боем, совсем рассвело.Тягостная ночь осталась позади, и только теперь я поняла, как вымоталась. Яприсела на чемодан, который волокла всю дорогу (ни одному из мужчин не пришло вголову взять его у меня), и опустила голову в колени. Лавруха встал передо мнойна корточки и осторожно коснулся волос.

— Успокойся, Кэт. Херри прав — ужасный несчастныйслучай. Что теперь поделаешь?

— Ты не понимаешь, Лавруха…

— Все я понимаю. Но никто не виноват, что этопроизошло. Благодари бога, что мы сами остались живы. И нас не расстреляли егогромилы. Без суда и следствия… Или ты успела влюбиться в него до умопомрачения?

— Не в этом дело…

— Вот что. Предлагаю пойти на залив и выкупаться. Жизньпродолжается. Если хочешь, можешь пожить у меня. Пока все не утрясется.

— Не могу. Они должны звонить. Ты же сам слышал…

— Тогда я у тебя поживу. Проводим нашего доброго друга изГолландии. — Снегирь фамильярно ткнул крупнейшего специалиста потворчеству Лукаса ван Остреа в бок. — И займемся приятными формальностями.Нам еще нужно денежки получить, если ты не забыла.

Совсем забыла, Лавруха. Со всеми этими смертями я забыла оденьгах, которые мы выручили за “Всадников Апокалипсиса”. Деньги. Деньгипомогут мне избавиться от воспоминаний. К тому же я искренне надеялась, чтоникогда больше не увижу рыжую Деву Марию. Слишком уж кровожадной она оказалась…

— Возьми хотя бы мой чемодан, Лавруха. Совсем совестьпотерял.

— При одном условии: если мы сейчас же пойдем ивыкупаемся. Смоем с себя всю эту грязь. — “Вся эта грязь” прозвучало вЛаврухиных устах как “Весь этот джаз”, с бесшабашностью и упором насинкопу. — Появимся в Питере чистенькими.

Он согнал меня с чемодана, легко поднял его и затрусил кпляжу. Херри-бой и я поплелись за ним.

Когда мы приблизились, Лавруха уже стоял в воде по колено иобдавал себя водой. Я поморщилась: Лавруха никогда не следовал моде на нижнеебелье и предпочитал сатиновые семейные трусы всему остальному.

— Присоединяйтесь, — крикнул он.

Херри-бой помотал головой (очевидно, он не доверялэкологическим характеристикам Финского залива), а я вошла в воду прямо вплатье. Спустя минуту я уже плыла рядом с Лаврухой.

— Ну как? — спросил он. — Хороша водичка?

— Ничего себе.

— Первый раз купаюсь за последние два года.Поразительная все-таки штука жизнь.

— Что ты думаешь обо всем этом, Лаврентий? —отплевываясь от воды, спросила я.

— А что я должен думать?

— Эта смерть — она не кажется тебе странной?

— Не знаю… Люди всегда безмерно удивляются, когдаумирают.

— Быкадоров, а потом Леха. А если учесть то, что мнерассказал Гольтман…

Лавруха перевернулся на спину и несколько минут плыл молча.

— Ты что, действительно считаешь, что это картина убилаих?

— Я не знаю… Тогда я не все рассказала тебе. Я ведьтоже не могла сначала попасть в Жекину спальню. Быкадоров придвинул к дверитрюмо.

Мое неожиданное признание не произвело на Снегиря особоговпечатления.

— Да, это странно.

— Более чем.

— В любом случае, мы можем строить толькопредположения. А я не хочу строить предположения. Хочу строить себе мастерскую— где-нибудь в Акапулько. И бабки мы приобрели с помощью этой картины. Нужноуметь быть благодарными, Кэт.

— Помнишь, что написал Херри-бой в своей статье? Семядьявола.

— Значит, нужно уметь быть благодарными дьяволу… — вчем, в чем, а в логике Лаврухе не откажешь. Почему бы и нет, в самом деле?Бедный Пупик…

— На него два раза покушались, — неожиданносказала я.