— Добрый вечер, Катерина Мстиславовна, — галантнопоздоровался он. — Неожиданная встреча. Вам взять что-нибудь?

— Вина, — сказала я.

Через минуту Марич вернулся к столику с очередным бокалом ичашкой кофе.

— А вы что же? — хмуро спросила я. — Не пьетепри исполнении?

— Я сейчас не при исполнении, — он устроилсянапротив. — Заходил к приятелю, он здесь недалеко живет, на Смоленке.

— Да ладно вам заливать. Лучше скажите правду — пасетеменя? Установили наружное наблюдение?

— Сдаюсь, — он опустил глаза и поболтал ложкой вкофе. — Но это личная инициатива.

— У меня умер кот, — непонятно почему сказала я.

— Сочувствую. Он болел?

— Да нет. Просто умер, и все. Его звали Пупик. ПупийСаллюстий Муциан…

— Красивое имя.

— А как ваши расследования?

— Движутся потихоньку. Говорят, вы продали очень редкуюкартину? — Марич проявил удивительную осведомленность, и это лишний разубедило меня в том, что он появился в “Пирате” совсем не случайно.

— Говорят, — осторожно ответила я.

— И получили большие комиссионные?

— Пока не получила. А вообще — это не ваше дело.

— Как знать… Как знать, — он нанес первый, оченьосторожный удар. — И что это за картина?

— “Всадники Апокалипсиса”. Пятнадцатый век. Лукас ванОстреа. Вряд ли вам что-нибудь скажет это имя. Оно известно узкому кругуспециалистов, — еще каких специалистов, если внести в их реестр Херри-боя.

— И за сколько же вы ее продали?

— Это коммерческая тайна. А что еще говорят?

Марич запустил руку в аквариум на подоконнике и приподнялящерицу за хвост. На меня он даже не смотрел.

— Редкостная гадость, — ящерица и вправдувыглядела не очень аппетитно. — И морда какая-то фальшивая.

— Приходите в другой раз. Будут гуппи и испанскиедублоны. Они здесь часто меняют экспозицию. Большие затейники.

— Да. Больших затейников у нас полно, — Маричснова провел маневр: теперь это было обманное движение. — Еще говорят, чтоэто не просто картина, а створка триптиха.

— Верно, — я забарабанила пальцами побокалу. — Двухстороннее изображение.

Марич достал из кармана маленькую записную книжкупрофессионального филера.

— “Tota pulchra es, amica mea, et macula non est inte”, — почти по складам, не отрываясь от книжки, прочел он. — “Вся тыпрекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе”. Красиво звучит, правда?

— Не могу с вами не согласиться, — в душе моейзвякнул страх, но я решила держаться до конца. Пусть Марич открывает картыпервым.

— “Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет натебе”… — задумчиво повторил Марич и посмотрел мне прямо в глаза. Вот ты ипопалась, воришка, читала я в его бесстрастных зрачках. Будешь знать, как мародерствоватьи вести следствие по ложному пути.

— Это вы обо мне? — нагло спросила я и закинуланогу за ногу. — Я польщена.

— Я тоже польщен. Девушка с картины похожа на вас.

— Завтра же перекрашусь под ореховое дерево…

— Не стоит. Вам идет рыжий цвет. А вот красть вамсовсем не идет. Началось!..

— Красть? Что вы имеете в виду? — ни один мускулне дрогнул на моем лице.

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. То досадноенедоразумение с бывшим мужем вашей подруги.

— А что? Вскрылись какие-то новые обстоятельства дела?

Судя по всему, запаса прочности Маричу не хватило, онзаиграл скулами и в упор посмотрел на меня.

— Это старые обстоятельства дела. Я говорил вам опохищенном. В каталоге у Гольтмана была указана одна картина. Она называлась“Рыжая в мантии”. А в последней описи коллекции эта картина отсутствует.

— Что вы говорите!.. Ее тоже украли?

— Не валяйте дурака! Вы прекрасно знаете, что “Рыжая вмантии” и картина, проданная вами на аукционе, — одно и то же.

Больше всего мне хотелось забиться под стол и захныкать, и яс трудом поборола в себе это сладкое детское желание. Нужно идти до конца.

— Ошибаетесь, капитан. Я не продавала картину. Япродала створку от триптиха. Вам подтвердит это любой эксперт.

— Плевать я хотел на экспертов, — он нетерпеливоударил ладонью по колену. — Это одна и та же картина. И мы с вами знаемэто.

— Я ничего не знаю. Эта ваша… как ее… “Рыжая в мантии”…Она заявлена в розыск?

Сейчас или никогда. Если Иосиф Семенович Гольтман, этотнедорезанный любитель сюжетов и символов, подвел меня, если дал показания, чтоя запугивала его… Мне труба.

Но Иосиф Семенович оказался пугливой душкой, он неподвел, — именно поэтому Марич сейчас молчал.

— Так она заявлена в розыск? — повторила я свойневинный вопрос. Он прозвучал издевательски.

— Нет, — сдался Марич. — В розыск она незаявлена. К сожалению.

— Почему же — к сожалению?

Марич перегнулся через стол и прошептал:

— Потому что я не могу ухватить тебя, хотя уверен, чтоты не такая овца, какой кажешься!

— А я кажусь вам овцой? — продолжала издеватьсяя. — Очень жаль. Хотелось бы казаться Марией Египетской [19].

— Ты кажешься мне отпетой сукой, к тому женеразборчивой в средствах. И ты плохо кончишь, обещаю тебе.

— Я буду жаловаться на вас вышестоящему начальству,капитан. В подразделение внутренних расследований. Оскорбляете, угрожаете,пытаетесь навесить на меня какое-то дело… Вам что, больше всех надо, КириллАлексеевич?

— Мне не нравится история с картиной, — он уже исам сожалел о своем внезапном порыве. Нужно помочь капитану укрепиться в этомсвоем сожалении и постараться быть с ним помягче. — И я подозреваю, что выкак-то причастны к краже у Гольтмана.

— Не причастна. Честное слово, — совершенноискренне сказала я. — Я просто имела неосторожность знать покойногоБыкадорова. И оказалась в ненужное время в ненужном месте.

— Как у вас появилась эта чертова створка?

— О, это целая детективная история… — я со значениемпосмотрела на Марича. — Пардон, капитан! Мой приятель… Вы его знаете.Лаврентий Снегирь…

— Покойный, — губы капитана расползлись виронической улыбке. Он ничего и никогда не забывал.

— Каюсь. Иногда приходится прибегать к таким невиннымшуткам… Сами понимаете, время сейчас тяжелое, так что выживаем, как можем.