— Нет.

— И на берегу его нет? — риторический вопрос. ЕслиЖаик сидел у дома, значит, Леха обязательно должен был находиться в доме, этоготребовали правила безопасности.

— Что будем делать?

— Ломайте двери, — неожиданно для себяскомандовала я.

Только теперь охранники обратили внимание на то, что рядом сними находится еще кто-то. И этот кто-то им активно не нравится. “Возвращаласьбы ты восвояси, в трущобы Гарлема”, — без труда читалось на ихфизиономиях.

— Делайте, что она говорит, — казах все-такирешился.

— Может, не стоит? — Андрей с сомнением осмотрелвысокие дубовые двери.

— Хозяин в доме, — тихим бесцветным голосомпроизнес Жаик. — И я не видел, чтобы Он выходил.

— А если через кухню?..

— Он никогда не пользуется черным ходом. Он человекпривычки.

И все снова посмотрели на меня: я одна была вопиющимнарушением всех правил. Разрушителем всех привычек.

— Слышали? — я непроизвольно отступила за спинуЖаика. — Тоже мне, телохранители. У семи нянек дитя без глазу…

Лучше бы я этого не говорила. Охранники синхронно сжаликулаки и обрушили всю их мощь на дубовую дверь.

Она поддалась сразу. Или почти сразу. И снова меня посетилоирреальное чувство уже виденного. Точно таким же образом я открывала дверь вспальню Жеки, когда пыталась прорваться к Быкадорову. Только дверь была не измореного дуба, а из прессованного картона, обитого фанерой. И к ней былопридвинуто трюмо…

"Интересно, чем воспользовался Леха?” — совершеннобуднично подумала я, а поймав себя на этой мысли, вскрикнула. Я знала, чтоувижу за дверью.

Единственная из всех.

Прямо за дверью послышался грохот, и охранники ворвались вкабинет.

Маленькая изящная конторка из красного дерева, которую язаприметила еще вчера, теперь валялась на полу. Должно быть, она была довольнотяжелой, если учесть те усилия, которые прилагали охранники, чтобы прорватьсявовнутрь. Конторка оказалась придвинутой к двери — Леха тщетно пытался спастисьот внешнего мира.

Так же, как и Быкадоров.

А потом я увидела и самого Леху.

Он лежал на полу, у подножия картины. Софиты бесстрастноосвещали его обнаженное тело. Такое же совершенное, как и тело Быкадорова. Вложбинке Лехиного позвоночника стоял непросохший пот, а скрюченные пальцывпились в паркет. Ему не хватило всего лишь нескольких мгновений, чтобы войти вкартину… Нет, он не созерцал, как Быкадоров, он хотел обладать женщиной спортрета. Я представить себе не могла, что внезапная смерть может таить в себестолько страсти. И быть такой прекрасной. Я хотела мертвого Леху так, какникогда не хотела Леху живого.

От этой преступной, противоестественной мысли мне сталотошно.

— Прекрати орать, — как сквозь толстое стекло,услышала я голос Андрея. Я орала? Я ору?..

— Выйди отсюда.

Я отчаянно замотала головой.

— Нет!..

Он легко справился со мной, отвел в угол и почти бросил вкресло. Отсюда мне была хорошо видна сцена жертвоприношения: Жена Апокалипсисас полустертыми складками на мантии и ее несостоявшийся любовник. Остальные —живые — фигуры совсем не вписывались в композицию. Кто-то из охранников бешенощелкал телефонными кнопками, остальные окружили тело хозяина растеряннымполукругом.

— “Скорая”?.. Это “Скорая”?.. Жаик присел на корточкиперед телом хозяина и осторожно коснулся пальцами его шеи.

— Не нужно “Скорую”… Он мертв.

Мертв.

Я истерически засмеялась. Жаик неторопливо поднялся, подошелко мне и наотмашь ударил меня по щеке. Это возымело действие: я сжалась в комоки затихла.

— Ничего здесь не трогать. И всем выйти из кабинета.Андрей, позови Юхно.

Юхно. Я запомнила золотое тиснение на визитке, врученной мненесколько часов назад, когда Леха был еще жив и утверждал, что я дивно хороша…Но в самый последний момент предпочел мне “Рыжую в мантии”. Предпочел мне —меня… А Владимир Николаевич Юхно был директором частного охранного предприятия“Орел”.

Орел — одно из четырех животных Апокалипсиса. Лукас ванОстреа был бы доволен.

— Забери ее отсюда, — кивнул Жаик в мою сторону. Яеще глубже вжалась в кресло и вцепилась в подлокотники.

— Ну, не знаю… — с сомнением произнес Андрей.

— Ладно. Пусть остается. Позови Юхно и принеси воды…Этой…

Андрей исчез за дверью, и мы с Жаиком остались одни вогромном кабинете. Он деловито обшарил поверхность наглухо закрытого окна стаким же пуленепробиваемым стеклом, что и в спальне. Я знала об этом. Ещевчера, раздувая жабры, Леха поведал мне, что его особняк охраняется так же, какрезиденция президента “Бочаров ручей”.

Оставив в покое окно, Жаик переместился к картине и принялсявнимательно рассматривать ее, затем коснулся варварским плоским пальцемповерхности.

— Не надо… — слабым голосом попросила я.

— Чего — “не надо”? — он даже не обернулся.

— Не трогайте картину… Это Остреа. В два прыжка оноказался возле моего кресла и поставил ногу в легком ботинке мне на колено.

— Мне плевать, что это Остреа, или как там его… Тывидишь, мой хозяин мертв. А еще сорок минут назад он был жив и здоров. И я хочуполучить от тебя объяснения.

— От меня?

Чутье не изменило ему: я была единственной, кто имел самоеполное представление о картине. И о той жатве, которую она собрала. Я знала о“Рыжей в мантии” больше, чем кто-либо другой. И все-таки меньше, чем Леха иБыкадоров. Но я была жива, и поэтому не могла претендовать на абсолютностьэтого знания.

— Я слушаю, — поторопил меня казах.

— Мне нечего сказать. Оставь меня в покое.

— Почему ты решила, что нужно ломать дв??ри?

— Я не знаю… Ты сам это решил.

— Все было хорошо, пока не появилась ты. Ты в домесутки, а хозяина уже нет в живых.

— Ну и что? — я медленно начинала приходить всебя. — Ты не сможешь обвинить меня в его смерти, как бы ни старался.Дверь ведь была закрыта изнутри. Задвинута мебелью, правда?

Казах скрипнул зубами; больше всего ему хотелось бы сейчаспривязать меня к лошадям и стегануть их по крупу. Только куски моего мяса могутхоть как-то удовлетворить его. И накормить его скорбь. Он был искренне привязанк хозяину, он был предан ему, как только может быть предан восточныйчеловек, — я это видела. И он видел, что я вижу. Обычная бесстрастностьизменила ему, но он ничего не мог с собой поделать.