— Всем тихо! — крикнул Негодько, со лба которогоградом тек пот, и погрозил Покровскому пистолетом. — Я офицер милиции.

Тот уже взял себя в руки и спросил:

— И что же у вас тут — учения? Где Генрих?

— Валяется за диваном, — сообщил Бубрик, с трудомосвобождаясь от Наташи.

— К вам подходить-то можно? — спросил Покровский уНегодько и, когда тот угрюмо кивнул, широким шагом проследовал к дивану, бросивв сторону Наташи:

— И вы еще будете говорить, что с Бубриком вас ничто несвязывает!

Вместо ответа она гордо одернула задравшуюся на животекофту.

— Боже, какой разврат! — пробормотал Покровский,зыркнув на нее.

— В каком смысле — разврат? — переспросила Наташа.

— Стрельба, голые женщины… Генрих, дружок, что стобой? — спросил он и встал на колени.

— Ваш дружок, — не выдержала она, — запростоможет оказаться убийцей!

— Мне нужно прояснить для себя обстоятельствадела, — заявил между тем Негодько странным голосом. — Пойду,побеседую с предполагаемым телом. — Он спрятал пистолет и скрылся в тойкомнате, куда убежала голая девица.

— Вот это да! — пробормотал Бубрик и, подойдя кстолу, на котором стояла дежурная бутылка коньяка, налил себе рюмочку. —Вечер обещает множество сюрпризов.

Покровский тем временем привел в чувство своего эконома ипересадил его на диван.

— Андрей Алексеевич! — с надрывом воскликнул Минци заплакал, уткнувшись носом в колени. Его розовая складчатая лысина предсталаво всей своей беззащитности. — Я не хотел, чтобы ты узнал!

— О чем это он плачет? — спросил Покровский, хмурообернувшись к Наташе.

— Простите, Генрих, — печально ответила та, глядяна несчастного эконома, — но я должна ему рассказать все. Сегодня Азорслучайно забежал в вашу комнату и свалил на пол шкатулку. Случайно!

Оттуда выпало письмо вашей жены, и я случайно его прочитала.

— На Бубрике вы сегодня оказались тоже случайно! —не выдержал и съехидничал Покровский.

— Она меня чуть не задушила! — немедленноотозвался художник, наливая себе очередную рюмочку. — Я еще тогда, вовремя грозы почувствовал, что мне от нее достанется. Коньячку не хотите?

— Нет, — с большим чувством ответилаНаташа. — Не хочу.

Генрих зарыдал еще горше. Из комнаты, в которой скрылсяНегодько, послышалась возня.

— Его жена, Андрей Алексеевич, — печальнопродолжила Наташа, — покончила с собой из-за вас.

— Мария? — переспросил Покровский. — Онаразбилась на машине!

— Она разбилась специально. Потому что не могла большежить, не зная, что делать с безответной любовью к вам.

— Что за чушь? — закричал Покровский, вскакивая итопая ногой. — Генрих, почему ты молчишь? Скажи этой дуре, что она всепридумала.

Генрих поднял заплаканное лицо и послушно сказал:

— Дура, ты все придумала. — Наташа задохнулась отнегодования, а он добавил:

— Это письмо писала не моя жена, а Лина.

— Подожди-подожди, — насторожилсяПокровский. — Значит, в самом деле существует какое-то письмо?!

— Это Лина… Несколько лет назад… Они тут гостили с твоимбратом… И она отравилась… — довольно бессвязно принялся объяснятьГенрих. — Таблетками. Она думала, что ты прочтешь письмо… Но я неожиданновернулся и ее спас. Не я спас, врачи. Я вызвал «Скорую»… Лина думает, что ты вкурсе. А я скрыл… Я не хотел, чтобы ты страдал понапрасну. Зачем? Ведь онаосталась жива.

А так — всем лучше!

Покровский сначала развел руки в стороны, а потом беспомощноуронил их вниз. Он не знал, что сказать, и на лице у него нарисовалась детскаярастерянность. Пока он переваривал информацию, у Бубрика созрела кучасобственных вопросов.

— Зачем, — спросил он у Наташи, — вы пришлисюда ночью? — Она смотрела на него непонимающе. — И за какимхреном, — продолжал он тем же тоном, — вы привели с собоймилиционера?

— Ну… Я была в саду… — Покровский поглядел на нее исощурился, пытаясь ухватить суть. Она кинула на него затравленный взгляд:

— Перед тем как отправиться в Москву, я сидела в саду…И тут встретила знакомого милиционера.

— Он случайно прогуливался поблизости спистолетом, — подсказал Покровский.

Из комнаты, куда ушел Негодько, донеслось идиотскоехихиканье, потом какой-то стук, и женский голос произнес: «Пупсик!»

— Он сказал, что поступил сигнал, —проигнорировала Наташа его замечание. — По поводу того, что в этом дометворится нечто.., невообразимое.

Генрих снова зарыл усы в колени и длинно всхлипнул:

— Бес попутал, Андрей Алексеич-и-ич!

— Я ничего не понимаю! — воскликнул Покровский,хватаясь за голову.

В это время в каминный зал вошел сердитый Негодько. В рукаху него было несколько листов бумаги, исписанных мелким почерком. Следом за нимсеменила та самая девица, только теперь она была в платье, хотя и босиком.

— Допрос гражданки Симошкиной закончен, — сообщилНегодько. — Гражданка оказала сопротивление органам милиции, пыталась фамильярничатьи была строго предупреждена.

Вышеозначенная гражданка Симошкина, растрепанная инесчастная, вертя задницей, направилась к Бубрику и заявила:

— Ах, Аркашка! Ты не представляешь, до чего онтемпераментный! Я бы и ему стриптиз показала, но он не захотел. Заставил менярассказать всю подноготную. И как я сюда попала, и зачем, и чем мы тутзанимались…

— А-а-а! — пуще прежнего зашелся Генрих. —Андрей Алексеич, я просто старый козел! Ну, убей меня!

Покровский оглядел все собрание и остановил взгляд наНаташе. Подошел к ней близко, наклонил голову и тихо спросил:

— Из-за чего он так сильно расстраивается?

— Помнишь, Андрей Алексеич, — неожиданно вскинулголову Генрих, — как ты со своим лучшим другом Стасом разругался в прошломгоду? Ох, как ты лютовал! А все потому, что он.., что он.., с молоденькойдевчонкой крутил любовь. Со студенткой.

— Конечно. Когда я вижу своих ровесников, гуляющих состудентками, сразу же начинаю волноваться за собственную дочь.

— Вы правда такой сердитый? — с любопытством спросилагражданка Симошкина у Покровского и сунула в ярко накрашенный рот сигарету.

— Правда, — ответил за него Бубрик и протянул ейогонек.

Покровский посмотрел на Наташу, она озадаченно почесалабритую макушку и шепотом сказала:

— Не смотрите на меня, я ничего не знаю про то, чтоздесь творилось.