на няньку, смерившую девушку презрительным взглядом.

Та покраснела и прикусила губу, когда женщина, все еще сверля ее глазами, отвела ребенка в сторону и демонстративно вытерла ему рот.

Бросив взгляд на Гастингса, девушка вновь прикусила губу.

– Какая невоспитанность! – сказал он. – В Америке нянькам льстит, если люди целуют вверенных им детей.

На мгновение она наклонила парасоль, спрятав лицо, затем со щелчком закрыла ее и дерзко посмотрела на Гастингса:

– Вас смущает ее поведение?

– Да, – просто сказал он.

Она вновь впилась в него глазами.

Его взгляд был безмятежным и искренним.

Он улыбнулся, добавив:

– Как же иначе.

– Вы странный, – прошептала она, опустив голову.

– Почему?

Ответа не было. Она тихо сидела, выводя рукояткой парасоли узоры и круги на песке.

Помолчав, он сказал:

– Мне нравится свобода местной молодежи. Я думал, французы совсем не такие, как мы. Знаете, в Америке, по крайней мере в Миллбруке, моем родном городе, девушки могут гулять одни и ходить в гости без компаньонок. Я боялся, что мне будет не хватать этого. Теперь, узнав Париж, я рад, что ошибся.

Она подняла глаза и внимательно посмотрела на него.

Он с воодушевлением продолжал:

– Сидя здесь, я видел много красивых девушек, гулявших в одиночестве по террасе… Вы тоже совсем одна. Скажите, ибо я не знаю французских обычаев, можно ли вам посещать театр без компаньонки?

Она долго изучала его лицо, а затем с бледной улыбкой поинтересовалась:

– Почему вы спрашиваете?

– Уверен, вы знаете почему, – весело ответил он.

– Да, – холодно сказала она, – знаю.

Гастингс ждал ответа – напрасно! – и решил, что она не так его поняла.

– Надеюсь, вы не подумали, что я хочу злоупотребить нашим знакомством, – начал он. – Это прозвучит очень странно, но я не знаю вашего имени. Когда мистер Клиффорд представил нас, он назвал только мое. Так принято во Франции?

– Так принято в Латинском квартале, – сказала она со странным блеском в глазах и продолжила с внезапной яростью: – Вам следует знать, месье Гастингс, что мы все здесь un peu sans gêne[84]. Живем богемной жизнью, в которой нет места этикету. Вот почему месье Клиффорд мимоходом представил нас друг другу и бесцеремонно покинул. Мы дружим. У меня много друзей в Латинском квартале, мы очень близки… и я не изучаю искусство, но… но…

– Что? – изумленно спросил он.

– Я не скажу… это секрет, – ответила она со странной улыбкой. На щеках у нее выступили алые пятна, глаза пылали.

Она опустила голову.

– Вы хорошо знаете месье Клиффорда?

– Нет.

Мгновением позже она вновь посмотрела на него, серьезная и бледная.

– Меня зовут Валентина… Валентина Тиссо. Могу… могу я попросить вас об одолжении, хотя мы едва знакомы?

– О! – воскликнул он. – Я буду польщен.

– Прошу вас об одном, – мягко сказала она. – О мелочи. Обещайте не говорить обо мне с месье Клиффордом. Обещайте не говорить обо мне ни с кем.

– Хорошо, – сказал он, вне себя от удивления.

Она нервно рассмеялась:

– Хочу оставаться загадочной. Это каприз.

– Но, – начал он, – я хотел… я надеялся, что вы позволите мне и месье Клиффорду посетить вас.

– Посетить… меня! – повторила она.

– Я имел в виду ваш дом… быть представленным вашей семье.

Гастингс испугался, увидев, как изменилось ее лицо.

– Прошу прощения! – воскликнул он. – Я сделал вам больно.

– Мои родители мертвы, – сказала она.

Он начал вновь, очень мягко:

– Вас не затруднит принять меня? Подобный визит в порядке вещей?

– Я не могу, – ответила она и, подняв глаза, продолжила: – Мне жаль. Я бы хотела, поверьте. Я не могу.

Он кивнул и помрачнел.

– Не потому, что я не хочу этого. Вы… вы мне нравитесь. Вы очень добры.

– Добр?! – потрясенно воскликнул он.

– Вы мне нравитесь, – медленно повторила она. – И если вы захотите, мы увидимся вновь.

– У ваших друзей?

– Нет, не у них.

– Где же?

– Здесь, – ответила она, дерзко на него глядя.

– О! – воскликнул он. – Кажется, вы, французы, намного свободнее нас.

Валентина посмотрела на него с любопытством:

– Да, мы чрезвычайно богемны.

– Мне кажется, это восхитительно, – заявил он.

– Мы будем приняты в высшем свете, – робко начала она, изящным жестом указав на статуи мертвых королев, величественными рядами обрамляющие террасу.

Он с восторгом глядел на нее, и Валентина обрадовалась успеху своей детской шутки.

– Действительно, – улыбнулась она. – За мной будут приглядывать, ибо здесь мы под защитой богов. Вот… Аполлон, Юнона и Венера смотрят на нас с пьедесталов. – Она сгибала тонкие, затянутые в перчатку пальчики. – И Церера, и Геркулес, и… не узнаю…

Гастингс поднял глаза на крылатого бога, в тени которого они сидели.

– О, это Любовь, – сказал он.

IV

– Здесь появился nouveau… – протянул Лоффет, облокотившись на мольберт и обращаясь к своему другу Боулзу. – Здесь появился nouveau, нежный и зеленый, такой лакомый кусочек, что помоги ему бог, если он упадет в салатницу.

– Деревенщина? – вопросил тот, разравнивая фон сломанным мастихином и одобрительно щурясь.

– Да, добряк из Ошкоша[85]. Как он возрос среди маргариток и избежал доли пастушка, известно лишь небу!

Боулз растер большим пальцем контуры эскиза – «для пущей атмосферности», как он сказал, – взглянул на натурщика, потянулся к трубке и, нащупав ее, чиркнул спичкой по спине соседа, чтобы разжечь вновь.

– Его зовут, – продолжал Лоффет, бросив кусочек хлеба на полку для шляп, – его зовут Гастингс.

– Просто дитя. Знает о мире, – тут на лице мистера Лоффета отразился собственный богатый опыт, – не больше, чем кошечка на первой прогулке под луной.

Боулз сумел разжечь трубку, растер контуры эскиза с другого края и заметил:

– О!

– Да, – продолжал его друг. – Только представь себе, он, кажется, думает, что Париж ничем не отличается от его сельской глуши, болтает о милашках, которые гуляют сами по себе, и заявляет, что это прелестно, а французских родителей в Америке неправильно понимают… Признался, что познакомился с девушкой, такой же веселой, как его соотечественницы. Я попытался открыть ему глаза, намекнув на то, какие дамы гуляют одни или со студентами, но он оказался слишком невинным или слишком глупым, чтобы понять. Тогда я сказал ему прямо, на что он заявил, что у меня грязные мысли, и ушел в бешенстве.

– И ты не помог ему спуститься с лестницы? – спросил Боулз, живо заинтересовавшись.

– Ну… нет.

– Он же сказал, что у тебя грязные мысли.

– И был прав, – заметил Клиффорд из-за мольберта перед ними.

– Что… что ты имеешь в виду? – вопросил Лоффет, отчаянно покраснев.

– То самое, – ответил Клиффорд.

– А тебя спрашивали? Разве это твое дело? – съязвил Боулз, но отшатнулся и едва не