большеголового юнца и робко ответил на приветствия пожелтевших от старости джентльменов. Он не мог допить кофе и крошил булочку, не подозревая о сочувственных взглядах мадам Маротт, которой хватало такта его не беспокоить.

Внезапно горничная внесла поднос, на нем балансировали две чашки горячего шоколада. Пожелтевшие от старости джентльмены украдкой смотрели на ее лодыжки. Горничная поставила шоколад на столик у окна и улыбнулась Гастингсу. Затем тоненькая юная леди, сопровождаемая своим двойником, похожим на нее во всем, кроме возраста, вошла в комнату и села за этот стол. Обе совершенно точно были американками, но Гастингс, ожидавший хотя бы интереса к себе, был разочарован и, обойденный вниманием соотечественников, загрустил еще сильнее. Он возился с ножом и смотрел в тарелку.

Тоненькая юная леди оказалась довольно разговорчивой. Она знала о присутствии Гастингса и ждала от него комплиментов. Кроме того, она чувствовала превосходство, так как уже три недели жила в Париже, а он, очевидно, еще даже не распаковал дорожный сундук.

Ее речь была исполнена самолюбования. Она спорила с матерью о сходстве Лувра и Бон Марше[79]. Участие в беседе старшей из женщин сводилось к возгласу:

– Ну-ну, Сьюзи!

Пожелтевшие от старости джентльмены в полном составе покинули комнату – внешне невозмутимые, кипящие внутри. Они терпеть не могли этих американок, наполнявших столовую болтовней.

Большеголовый юнец с понимающим покашливанием смотрел им вслед, прошептав:

– Веселые старые пташки!

– Скорей ужасные старики, мистер Блэйден, – ответила девушка.

На это мистер Блэйден улыбнулся и сказал:

– Был и у них праздник, – тоном, подразумевающим, что сейчас праздник у него.

– Вот почему у них мешки под глазами, – заявила девушка. – Думаю, не пристало юному джентльмену… – Ну-ну, Сьюзи! – сказала мать, и беседа замерла.

Через некоторое время мистер Блэйден отложил номер Petit Journal, который каждый день изучал за счет заведения, и повернулся к Гастингсу, пытаясь выказать радушие. Он начал:

– Вижу, вы – американец.

Даже на это блестящее и оригинальное заявление Гастингс, изнывающий от тоски по дому, ответил с признательностью. Вскоре разговор оживился, в особенности благодаря замечаниям мисс Сьюзи Бинг, адресованным, впрочем, строго мистеру Блэйдену. Вскоре в ходе беседы мисс Сьюзи забыла о намерении обращаться только к нему, и Гастингс принялся отвечать на ее вопросы. Установилось entente cordialle[80] – девушка и ее мать обратили взоры на прежде нейтральную территорию.

– Мистер Гастингс, вы не должны покидать пансион каждый вечер, как это делает мистер Блэйден. Париж – ужасное место для молодых людей, а мистер Блэйден – совершенный циник.

Мистер Блэйден выглядел польщенным.

Гастингс ответил:

– Я весь день буду работать в мастерской. Хорошо, если смогу возвращаться к ночи.

Мистер Блэйден, служивший за пятнадцать долларов в неделю агентом в производственной компании Пьюли, Троя, Нью-Йорк, скептически улыбнулся и отправился на встречу с клиентом на бульвар Мажента.

Гастингс вышел в сад вместе с миссис Бинг и Сьюзи и, следуя их приглашению, присел в тени железных ворот.

Каштаны все еще поднимали душистые бело-розовые пики, пчелы гудели над шиповником, вьющимся по светлым стенам дома.

Воздух был свеж. Цистерны для поливки улиц ездили по мостовой, и чистая вода журчала в водостоках рю Гранд-Шамьер. Воробьи прыгали по бордюру, купались и радостно ерошили перья. В окруженном стеной саду на другой стороне улицы пара дроздов пела в ветвях миндального дерева.

Гастингс проглотил подступивший к горлу комок. Птичья трель и блеск воды в парижском водостоке напомнили ему солнечные луга Милбрука.

– Это дрозд, – заметила мисс Бинг. – Смотрите на ветви с розовыми бутонами. Черный – весь, кроме клюва, словно выпачкал его в омлете, как говорят некоторые французы…

– Ну-ну, Сьюзи! – проговорила миссис Бинг.

– В этом саду мастерская двух американцев, – безмятежно продолжала девушка. – Я часто вижу, как они проходят мимо. Похоже, им нужно чрезвычайно много моделей, большинство из них молоды и красивы…

– Ну-ну, Сьюзи!

– Возможно, они предпочитают рисовать их, но я не понимаю, зачем приглашать пятерых девушек и трех молодых людей, забираться в два экипажа и уезжать, распевая во все горло. А вообще, – продолжала она, – это ужасно скучная улица. Совсем не на что смотреть, кроме сада и кусочка бульвара Монпарнас в конце рю Гранд-Шамьер. Здесь ходит только полицейский. А на углу монастырь.

– Я думал это иезуитский колледж, – начал Гастингс, но был потрясен описанием в духе Бедекера, окончившимся:

– На одной стороне – роскошные отели Жан-Поля Лорена и Гильома Бугуро, а напротив, в маленьком Passage Stanislas, Каролюс Дюран создает шедевры, очаровавшие мир.

Дрозд испустил несколько серебряных горловых нот, и откуда-то издалека неизвестная дикая птица ответила заливистой трелью. Воробьи на миг прекратили купание и с беспокойным чириканьем задрали головки.

Бабочка опустилась на куст гелиотропов, взмахнув на солнце окаймленными алым крылышками. Гастингс узнал ее, и перед его глазами встали заросли медвежьего ушка и душистого молочая, белый домик и увитая жимолостью веранда, мужчина с книгой и женщина, склонившаяся над клумбой анютиных глазок. Его сердце исполнилось нежности. Он вздрогнул от неожиданности, когда мисс Бинг обратилась к нему:

– Кажется, вы тоскуете по дому!

Гастингс покраснел.

Мисс Бинг посмотрела на него и с сочувственным вздохом продолжила:

– Поначалу скучая по Америке, я отправлялась с мамой в Люксембургский сад. Не знаю почему, но он, такой старомодный, напомнил мне родину больше, чем что-либо в этом искусственном городе.

– Но в нем же много мраморных статуй, – мягко сказала миссис Бинг. – Лично я не вижу сходства.

– Где этот сад? – спросил, помолчав, Гастингс.

– Подойдите со мной к воротам, – сказала мисс Бинг.

Он поднялся, последовал за ней, и она указала на рю Вавэн, видневшуюся в начале улицы.

– Обойдите монастырь справа, – улыбнулась она, и Гастингс пошел.

III

Люксембургский сад казался огромным цветником. Гастингс медленно шел длинными аллеями мимо замшелых скульптур и старинных колонн и, миновав рощу у медного льва, поднялся на увенчанную деревьями террасу прямо над фонтаном. Внизу сверкал на солнце бассейн. Вокруг цвел миндаль. Купы каштанов расширяющейся спиралью тянулись среди влажной зелени до западного крыла дворца. В дальнем конце аллеи возвышалась обсерватория – белые купола взлетали к небу, словно у восточной мечети. С другой стороны расположился монолит дворца – в каждом оконном стекле горело яростное июньское солнце.

Вокруг фонтана сгрудились дети и няньки в белых чепчиках. Бамбуковыми шестами они подталкивали игрушечные лодки, чьи паруса бессильно висели в сиянии дня. Смуглый полицейский с красными эполетами и парадной саблей поглядел на них и отправился увещевать юношу, спустившего пса с поводка. Грязный и довольный, тот валялся в траве – лапы молотили