Ножкой, и подумал…

– Конечно, мы возьмем ее к себе, – прервала меня миссис Кинтана. – От нее одно удовольствие. Вчера вечером она заснула у меня на коленях…

– Но вы работаете, и Данте тоже.

– Не переживай, Ари. Сэм весь день сидит дома – дописывает свою книгу.

– Спасибо, – сказал я.

– Не благодари меня, Ари.

Теперь в ее голосе звучало гораздо больше радости и легкости, чем в день нашего знакомства. Может, это из-за беременности? Может, в ней все дело? Хотя о Данте миссис Кинтана пеклась как прежде.

Повесив трубку, я решил собрать в дорогу вещи. Тут зазвонил телефон. Это был Данте.

– Сочувствую насчет тети. Зато Ножка теперь моя!

Иногда он вел себя как ребенок. Возможно, – думал я, – он останется таким навсегда. Как его отец.

– Ага, Ножка твоя. Она любит бегать по утрам. Рано.

– Насколько рано?

– Мы встаем без пятнадцати шесть.

– Без пятнадцати шесть?! Ты что, псих? А спать когда?

Этот парень всегда умел меня рассмешить.

– Спасибо за помощь, – сказал я.

– Ты как, в порядке? – спросил он.

– Ага.

– Папа не ругался за то, что ты так поздно вернулся?

– Не-а, он спал.

– Моя мама пыталась выяснить, чем мы занимались.

– И что ты ей сказал?

– Сказал, что из-за бури звезд мы не увидели. Сказал, что из-за сильного дождя мы долго не могли вернуться, поэтому просто сидели в машине и болтали. А когда дождь закончился, мы поняли, что проголодались, и поехали есть менудо. В ответ она странно на меня посмотрела и спросила: «И почему я тебе не верю?» А я ответил ей: «Потому что у тебя подозрительный характер». И больше мы об этом не заговаривали.

– А у твоей мамы хорошее чутье, – заметил я.

– Ага, но улик-то у нее нет.

– Готов поспорить, что она все знает.

– Откуда ей знать?

– Понятия не имею. Но готов поспорить.

– Слушай, у меня так паранойя разовьется.

– Вот и хорошо.

И мы снова расхохотались.

Чуть позже мы с папой отвезли Ножку к Данте, и папа передал мистеру Кинтане ключ от нашего дома (Данте предстояло поливать мамины цветы).

– И не вздумай украсть мой пикап, – вставил я.

– Я же мексиканец, – ответил он. – Угонщик тачек – мое второе имя.

Это меня ужасно рассмешило.

– Слушай, – сказал я. – Есть менудо и угонять автомобили – два совершенно разных вида искусства.

Мы ухмыльнулись друг другу.

Миссис Кинтана с подозрением на нас посмотрела.

Потом мы выпили кофе вместе с родителями Данте, пока сам он показывал Ножке дом.

– Готов поспорить, Данте заставит Ножку сжевать всю свою обувь.

Все, кроме моего папы, рассмеялись. Он не знал, что Данте объявил обуви войну. А когда Данте с Ножкой вернулись на кухню, наш смех перешел в хохот: Ножка несла в зубах кроссовок Данте.

– Смотри, что она нашла, мам.

Двенадцать

По дороге в Тусон мы с папой почти не разговаривали.

– Твоя мама очень расстроена, – сказал он.

Я знал, что он думает о прошлом.

– Хочешь, я сяду за руль?

– Нет, – ответил он. Но тут же передумал. – Давай.

Он вышел на следующей заправке, где мы купили кофе и бензин, и отдал мне ключи. Управлять его машиной было проще, чем моим пикапом. Я улыбнулся.

– Никогда не водил другие машины.

– Если умеешь управлять пикапом, то справишься и с любой другой машиной.

– Извини за вчерашнее, – сказал я. – Просто иногда… Иногда меня переполняют чувства… И я не всегда знаю, что с ними делать. Наверное, звучит как чушь.

– Звучит вполне нормально, Ари.

– Мне не кажется, что я такой уж нормальный.

– Испытывать чувства – это нормально.

– Но я чувствую злость. И не понимаю, откуда она берется.

– Наверное, нам стоит больше разговаривать.

– Да, пап, но разве хоть один из нас умеет это делать?

– Ты умеешь, Ари. Только не со мной.

Я не ответил. Однако, помолчав, все-таки сказал:

– Пап, у меня со словами тоже не очень.

– Ты постоянно разговариваешь с мамой.

– Да, но только потому, что у меня нет выбора.

Он рассмеялся.

– Я рад, что она заставляет нас говорить.

– Если бы ее не было, мы бы умерли в тишине.

– Ну сейчас мы ведь разговариваем, правда?

Я покосился на него и увидел, что он улыбается.

– Ага, разговариваем.

Он опустил окно.

– Твоя мама не разрешает мне курить в машине. Ты не против?

– Не против.

Этот запах – запах сигарет – всегда напоминал мне о нем. Он курил; я вел машину. Меня не тревожили ни тишина, ни пустыня, ни безоблачное небо.

Интересно, есть ли пустыне дело до слов?

Мои мысли блуждали. Я подумал о Ножке и Данте. Я спрашивал себя: что он видит, когда смотрит на меня? Спрашивал, почему не открываю альбом с набросками, который он мне подарил. Я вспомнил о Джине и Сьюзи и задумался, почему никогда им не звоню. Они, конечно, меня доставали, но только потому, что не умели общаться иначе. Я знал, что нравлюсь им, и мне они тоже нравились. И почему считается, что парни не могут дружить с девчонками? Что в этом такого? Я подумал о брате. Гадал, были ли они близки с нашей тетей и почему такая милая женщина изолировала себя от семьи. А еще пытался понять, почему провел у нее целое лето, когда мне было всего четыре года.

– О чем думаешь? – раздался голос папы. Он почти никогда не задавал этого вопроса.

– О тете Офелии.

– О чем именно?

– Почему вы отправили меня к ней на лето.

Папа не ответил. Он вновь опустил окно, и в машину, охлажденную кондиционером, хлынул жар раскаленной пустыни. Я знал, что он собирается выкурить еще одну сигарету.

– Расскажи, – попросил я.

– Над твоим братом тогда шел суд, – ответил он.

Он впервые упомянул при мне брата. Я молчал. Я хотел, чтобы он продолжил.

– Мы с твоей мамой… Нам было тяжело. Всем нам. И твоим сестрам тоже. Мы не хотели, чтобы ты… – Он замолчал. – Думаю, ты понимаешь, о чем я. – Лицо его приняло серьезное выражение. Серьезнее, чем обычно. – Твой брат любил тебя, Ари. Сильно. И он не хотел, чтобы ты все это видел. Не хотел, чтобы ты плохо о нем думал.

– Поэтому вы отправили меня к тете.

– Да.

– Но это ни черта не помогло, пап. Я постоянно о нем думаю.

– Прости, Ари. Я… Мне очень жаль.

– Почему мы не можем…

– Все не так просто, как тебе кажется, Ари.

– В каком смысле?

– У твоей мамы был нервный срыв. – Он шумно затянулся.

– Что?

– Ты