его и не помню. Так почему для меня это важно?

– Важно – значит важно.

Я ничего не ответил.

– Ты сейчас глаза закатил?

– Типа того.

– Думаю, тебе надо поговорить с родителями. Просто усадить их и заставить все рассказать. Пусть ведут себя по-взрослому!

– Нельзя взять и заставить вести себя по-взрослому. Особенно взрослых.

Это рассмешило Данте, и мы так расхохотались, что Ножка на нас залаяла.

– Знаешь, – произнес Данте, – пожалуй, мне нужно последовать собственному совету. – Он помолчал. – Господи, надеюсь, у мамы родится мальчик. И, надеюсь, он будет по девочкам. Иначе я его прикончу.

Мы опять рассмеялись, а Ножка снова залаяла.

Когда мы успокоились, Данте вновь заговорил; ночью в пустыне его голос казался особенно тихим.

– Я должен им признаться, Ари.

– Зачем?

– Просто должен.

– А вдруг ты влюбишься в девушку?

– Без шансов, Ари.

– Они будут любить тебя несмотря ни на что.

Он ничего не ответил.

А потом я услышал, что он плачет.

Я решил дать ему выплакаться – все равно ничем помочь не мог. Мог только выслушать его боль. Было почти невыносимо, но я выдержал. Просто сидел и слушал его боль.

– Данте, – прошептал я, – неужели ты не замечаешь, как они тебя любят?

– Я их разочарую. Как разочаровал тебя.

– Ты меня не разочаровывал, Данте.

– Ты это говоришь только потому, что я плачу.

– Нет.

Я приподнялся на локтях и сел на край кузова. Данте тоже сел. Мы посмотрели друг на друга.

– Не плачь, Данте. Я ни капли не разочарован.

На обратном пути мы остановились у придорожной закусочной и взяли по бутылке корневого пива[43].

– Какие у тебя планы на лето? – спросил я.

– Буду заниматься со школьной командой по плаванию, закончу пару картин и найду работу.

– Серьезно? Ты пойдешь работать?

– Боже, ты прямо как папа.

– Ну и зачем тебе работа?

– Чтобы научиться жизни.

– Жизнь, – буркнул я. – Работа. Дерьмо. Экотон.

– Экотон?

Пять

Однажды вечером мы с Данте сидели у него в комнате. Теперь он рисовал на холстах и работал над большой картиной, которая стояла на мольберте, накрытая тканью.

– Можно посмотреть?

– Нет.

– Только когда дорисуешь?

– Да. Когда дорисую.

– Ладно, – сказал я.

Данте лежал на кровати, а я сидел на стуле.

– Читал какие-нибудь хорошие стихи в последнее время? – спросил я.

– Да нет, не особо, – ответил он рассеянно.

– Ты где витаешь, Данте?

– Тут, – отозвался он и сел в кровати. – Я тут думал о поцелуях, – сказал он.

– А.

– Как понять, что тебе не нравится целоваться с парнями, если ты никогда не целовался?

– По-моему, такие штуки мы просто чувствуем, Данте.

– Ну вот ты целовался с парнями?

– Ты ведь знаешь, что нет. А ты?

– Нет.

– Ну, может, и тебе не понравится. Может, ты просто все надумал.

– Думаю, стоит провести эксперимент.

– Я знаю, к чему ты клонишь, и мой ответ: нет.

– Ты же мой лучший друг, верно?

– Да. Но сейчас я начинаю об этом жалеть.

– Давай просто попробуем.

– Нет.

– Ну же. Я никому не скажу.

– Нет.

– Слушай, ну это же просто поцелуй. Ну правда. И мы сразу все поймем.

– Мы и так все знаем.

– Мы не узнаем наверняка, пока не попробуем.

– Нет.

– Пожалуйста, Ари.

– Данте.

– Встань.

Не знаю почему, но я послушался. Я встал.

А потом он встал прямо напротив меня.

– Закрой глаза, – сказал он.

Я закрыл. И он поцеловал меня. А я ответил на поцелуй.

А потом он начал целовать меня по-настоящему, и я отстранился.

– Ну? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Не мое.

– Совсем?

– Ага.

– Ладно. Зато определенно мое.

– Ага. Я так и понял, Данте.

– Что ж, значит, с этим покончено, да?

– Да.

– Ты злишься?

– Немного.

Он снова сел на кровать. Вид у него был грустный. Мне не нравилось видеть его таким.

– Я скорее зол на себя, – сказал я. – Вечно позволяю тебе уломать меня на всякую ерунду. Но ты не виноват.

– Ага, – прошептал он.

– Только не плачь, ладно?

– Ладно, – ответил он.

– Ты плачешь.

– Не плачу.

– Хорошо.

– Хорошо.

Шесть

Я не звонил Данте несколько дней. Он мне тоже.

Но я понимал, что он грустит. Переживает. Я тоже переживал, поэтому пару дней спустя все-таки ему позвонил.

– Хочешь побегать завтра утром? – предложил я.

– Во сколько? – спросил он.

– В полседьмого.

– Давай, – согласился он.

Для того, кто никогда раньше не бегал, Данте здорово справлялся. Конечно, с ним я вынужден был сбавить скорость, но меня это не смущало. Мы немного поболтали и посмеялись. А потом поиграли во фрисби с Ножкой, и все снова стало хорошо. Мне это было необходимо. И Данте тоже. Все наладилось.

– Спасибо, что позвонил, – сказал он. – Я уже думал, что больше ты не позвонишь.

На какое-то время жизнь стала до странного обыденной. Не то чтобы я жаждал обыденного лета, но почему бы и нет. Обыденность меня устраивала.

Каждое утро я отправлялся на пробежку, потом занимался с гантелями и шел на работу. Иногда мне звонил Данте, и мы болтали о всякой ерунде.

Он почти дорисовал свою картину и только что устроился в аптеку в Керн-Плейс. Сказал, что ему нравится там работать, потому что рядом университетская библиотека, куда можно ходить по вечерам (круто быть сыном профессора). А еще он сказал:

– Ты бы очумел, если б увидел, кто покупает презервативы.

Не знаю, хотел ли он меня рассмешить, но ему это удалось.

– Кстати, мама учит меня водить, – сказал он в другой раз. – Но мы в основном ругаемся.

– Я дам тебе порулить моим пикапом, – сказал я.

– Страшный сон моей мамы, – заметил Данте.

Мы снова рассмеялись. Было здорово. Без смеха Данте лето не было бы летом.

В первые недели мы много болтали по телефону, но виделись редко. Он был занят. Я был занят. Но главным образом мы просто друг друга избегали. И пускай мы не хотели придавать нашему поцелую большого значения – все-таки он был для нас важен. Призрак того поцелуя еще долго преследовал нас обоих.

Как-то утром, вернувшись с пробежки, я обнаружил, что мама ушла. Она оставила записку, в которой сообщала, что ушла проводить ревизию продуктов в банке продовольствия. «Кстати, когда ты придешь помогать? Ты обещал приходить днем по субботам».

Не знаю почему, но я решил позвать с собой Данте.

– Я буду работать волонтером в банке продовольствия. Это днем по субботам. Хочешь со мной?

– Давай. А что надо делать?

– Думаю, мама все объяснит, – ответил я.

Я был рад, что позвал его. Я соскучился. Соскучился сильнее,