мне с той же честной и искренней улыбкой, с которой когда-то предложил научить меня плавать.

Я помахал в ответ и двинулся к его дому. Так странно – с минуту мы просто стояли, глядя друг на друга и не зная, что сказать. А потом Данте спрыгнул с крыльца и обнял меня.

– Ари! Ну ничего себе! Длинные волосы! Ты похож на Че Гевару, только без усов.

– Класс, – сказал я.

Ножка гавкнула на него.

– Погладь ее. Она злится, когда на нее не обращают внимания.

Данте опустился на колени и погладил собаку. Затем поцеловал ее. Ножка облизала ему лицо. Сложно было сказать, кто из этих двоих более любвеобилен.

– Ножка, я ужасно рад наконец с тобой познакомиться!

Он выглядел таким счастливым, что я невольно задумался об этой его способности испытывать счастье. Где он ей выучился? И может ли быть, что во мне тоже есть счастье, просто я его боюсь?

– Откуда у тебя столько мышц, Ари?

Вот он, Данте, – стоит прямо передо мной и, как всегда, задает свои внезапные вопросы.

– Достал из подвала папины старые гантели, – сказал я и вдруг заметил, что он теперь выше меня. – А как ты умудрился так вымахать?

– Наверно, это из-за холода, – ответил он. – Мы с папой теперь одного роста – метр восемьдесят. – Он окинул меня взглядом. – Ты меня ниже, но из-за волос кажешься выше.

Меня это почему-то рассмешило.

Он снова меня обнял и прошептал:

– Я страшно по тебе скучал, Ари Мендоса.

Разумеется, я не знал, что на это ответить, а потому промолчал.

– Мы ведь будем друзьями?

– Не говори глупостей, Данте. Мы и так друзья.

– И навсегда ими останемся?

– Навсегда.

– Я никогда не буду тебе лгать, – сказал он.

– А я тебе, может, и буду, – отозвался я, и мы рассмеялись.

Возможно, этим летом будет много смеха и ничего больше. Возможно, такое будет лето.

– Зайди поздороваться с мамой и папой, – сказал он. – Они будут рады тебя видеть.

– А они могут выйти? А то у меня Ножка.

– Ножка пусть тоже зайдет.

– Сомневаюсь, что твоя мама одобрит.

– Это же твоя собака, так что ей можно, уж поверь, – произнес Данте и шепотом добавил: – Мама никогда не забудет тот случай под дождем.

– Это было миллион лет назад.

– Когда дело касается памяти, моя мама – настоящий слон.

Но нам не пришлось испытывать терпение миссис Кинтаны, потому что как раз в ту секунду на пороге появился мистер Кинтана и крикнул:

– Соледад, угадай, кто пришел?

И все они принялись меня обнимать и говорить добрые слова, и любовь их была столь искренней, что я едва не расплакался. Мне почему-то казалось, что я ее не заслуживаю, а может, я просто чувствовал, что обнимают они не меня, а того, кто спас жизнь их сыну. Мне же хотелось, чтобы обнимали меня – просто Ари, – но я уже не мог для них им стать. Хорошо, что я научился скрывать свои чувства. Хотя нет, неправда: ничему я не учился. Я умел скрывать их с рождения.

Мистер и миссис Кинтана были ужасно рады меня видеть. И сказать по правде, я тоже был рад.

Когда я сообщил мистеру Кинтане, что устроился в «Уголек», он, ухмыльнувшись, покосился на Данте.

– Работа, Данте. Отличная мысль, не находишь?

– Я найду себе работу, пап. Правда.

Я заметил, что миссис Кинтана выглядит иначе. Казалось, внутри нее поселилось солнце. Я никогда не видел таких красивых женщин. Она казалась моложе, чем прежде. Моложе, а не старше. Конечно, она и не была старой, потому что родила Данте в двадцать, а значит, ей было около тридцати восьми. Но в утреннем свете она выглядела совсем молодой. Может, в этом было дело. В свете.

Родители Данте принялись рассказывать о Чикаго, но Данте их перебил:

– Когда прокатишь меня на своем пикапе?

– Давай после работы? – предложил я. – Я заканчиваю в половине восьмого.

– Научишь меня водить, Ари?

Я поймал напряженный взгляд его матери.

– Разве не отцы должны учить вождению? – спросил я.

– Мой папа – худший водитель на свете, – фыркнул Данте.

– А вот и неправда, – возразил мистер Кинтана. – Всего лишь худший водитель в Эль-Пасо.

Никогда раньше я не встречал мужчин, готовых честно признать, что они плохо водят.

Чуть позже, когда я собрался уходить, миссис Кинтана улучила минуту и отвела меня в сторону.

– Я знаю, что рано или поздно ты разрешишь Данте сесть за руль… – начала она.

– Не разрешу, – сказал я.

– Данте умеет убеждать. Просто пообещай мне, что вы будете осторожны.

– Обещаю, – улыбнулся я. Рядом с ней я почему-то чувствовал себя уверенно и спокойно. Рядом с ней – и больше ни с кем. – Кажется, этим летом мне придется слушаться двух мам сразу.

– Ты – часть нашей семьи, – сказала миссис Кинтана. – Так что ничего не поделаешь.

– Уверен, однажды я вас разочарую, миссис Кинтана.

– Нет, – ответила она. И хотя голос ее звучал твердо, в ту секунду в нем было почти столько же любви, сколько в голосе моей собственной матери. – Ты слишком строг к себе, Ари.

Я пожал плечами.

– Наверное, такой уж я человек.

Она улыбнулась.

– Знаешь, по тебе скучал не только Данте.

Я никогда не слышал от взрослых ничего прекраснее (мама с папой не в счет). И понимал: миссис Кинтана что-то видит и любит во мне. Но это осознание обернулось для меня не только радостью, но и душевным грузом. Конечно, миссис Кинтана не хотела обременять меня своей любовью – просто любовь для меня всегда была синонимом бремени. Синонимом тяжкой ноши.

Три

Мы с ножкой заехали за Данте около восьми вечера. Горячее солнце еще не успело сесть за горизонт, но уже стремительно опускалось. Я просигналил, и Данте тут же вышел из дома.

– Это твой пикап? Какой крутой! Он шикарный, Ари!

Я чувствовал, как мои губы растягиваются в глупой ухмылке. Парням, которые любят свою машину, необходимо одно: чтобы и другие ею восхищались. Ага, именно необходимо. Серьезно. Не знаю почему, но уж такие мы, владельцы авто.

Данте повернулся к дому и прокричал:

– Мам! Пап! Идите скорей! Посмотрите на тачку Ари!

Он соскочил с крыльца, как ребенок. Сама непосредственность. Мы с Ножкой выбрались из пикапа и стали наблюдать за тем, как Данте ходит вокруг него и восхищается.

– Ни царапинки, – заметил он.

– Потому что я не езжу на нем в школу.

Данте улыбнулся.

– Хромированные колпаки! Да ты настоящий мексиканец, Ари.

Я рассмеялся.

– Ты тоже, придурок.

– Не-е, мне настоящим мексиканцем