Я не понимал, почему для него это так важно. Хотя для меня это тоже было важно. Он хотел было что-то добавить, но тут заметил на крыльце родителей.

– Отличная машина, Ари! Вот это я понимаю – классика, – сказал мистер Кинтана, и в голосе его звучал тот же искренний восторг, что и в голосе Данте.

Миссис Кинтана просто улыбнулась. Вдвоем они обошли машину и оглядели ее со всех сторон, продолжая улыбаться, будто встретили старого друга.

– Какая прекрасная машина, Ари! – Вот уж чего я совсем не ожидал услышать от миссис Кинтаны.

Данте тем временем отвлекся на Ножку, которая принялась облизывать его лицо. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг бросил ключи мистеру Кинтане.

– Можете прокатить свою девушку, если хотите.

Мистер Кинтана тут же улыбнулся. Я заметил, как миссис Кинтана пытается сдержать девичий восторг. Пускай чувства не отражались у нее на лице так, как на лице у мужа, зато они были по-настоящему глубокими. Я словно бы начинал понимать маму Данте. Я видел: она вспоминает о чем-то важном, только о чем – не знал.

Я довольно наблюдал за ними тремя – за тем, как они стоят возле моей машины. Мне хотелось остановить время, потому что все казалось до невозможности простым и правильным. Вот они – Данте и Ножка, мгновенно полюбившие друг друга, рядом – мистер и миссис Кинтана, вспомнившие о своей молодости при виде моего пикапа, и я – его гордый владелец. Наконец-то у меня было нечто ценное – пусть даже просто машина, вызывающая у людей ностальгию. Мои глаза, словно объективы камеры, пытались навечно запечатлеть в памяти этот миг.

Мы с Данте уселись на крыльцо и стали смотреть, как его папа заводит машину, а мама льнет к нему, как девчонка на первом свидании.

– Купи ей молочный коктейль! – крикнул Данте. – Девчонки любят, когда их кормят!

Мы видели, как они, смеясь, уезжают прочь. И я сказал:

– Твои родители – иногда они совсем как дети.

– Они счастливы, – ответил Данте. – А как твои? Они счастливы?

– Мои предки непохожи на твоих. Но мама души не чает в папе, я это знаю точно. И, по-моему, он в ней – тоже. Он просто не любит демонстративно выражать свои чувства.

– «Демонстративно»? – присвистнул Данте. – Словечко совсем не в твоем духе, Ари.

– Не смейся. Я расширяю словарный запас. – Я пихнул его локтем. – Готовлюсь к поступлению в универ.

– И сколько новых слов ты учишь в день?

– Немало. Но старые мне нравятся больше. Они как старые друзья.

Данте пихнул меня в ответ.

– А «демонстративно» когда-нибудь станет старым другом?

– Может, и нет.

– Ты похож на своего отца, да?

– Да, наверное, похож.

– Моей маме с этим тоже, кстати, непросто. Она не любит выставлять свои чувства напоказ. Потому-то и вышла замуж за папу – так мне кажется. Он их вытаскивает наружу, все ее чувства.

– Значит, они хорошая пара.

– Ага. Забавно, но иногда мне кажется, что мама любит папу сильнее, чем он ее. Понимаешь, о чем я?

– Наверно. Возможно. А разве любовь – соревнование?

– В смысле?

– Может, все любят по-разному. А остальное не важно.

– Ты понимаешь, что ты сейчас сидишь – и говоришь? По-настоящему говоришь.

– Я умею говорить, Данте. Не будь идиотом.

– Иногда – да. Но чаще всего – не знаю… Просто избегаешь разговоров.

– Я стараюсь изо всех сил.

– Знаю. У нас опять будут правила, да, Ари?

– Правила?

– Ты понимаешь, о чем я.

– Ага, кажется, понимаю.

– Так что за правила?

– Я не целуюсь с парнями.

– Окей, значит, первое правило: не пытаться поцеловать Ари.

– Да, это первое правило.

– У меня для тебя тоже есть.

– Ладно, справедливо.

– Не убегать от Данте.

– В каком смысле?

– Думаю, ты меня понял. Однажды к тебе обязательно кто-нибудь подойдет и скажет: «Какого черта ты общаешься с этим педиком?» И если ты перестанешь со мной из-за этого дружить, Ари, если не сможешь… Знаешь, тогда уж лучше… Короче, меня это просто убьет. Понимаешь, просто убьет, если…

– То есть это вопрос верности.

– Именно.

Я рассмеялся:

– Твоему правилу следовать сложнее.

Он тоже рассмеялся.

Потом дотронулся до моего плеча и улыбнулся.

– Чушь, Ари. Моему правилу следовать сложнее? Чушь собачья. Чушь кошачья! Тебе всего-то нужно оставаться преданным самому прекрасному в мире человеку – это как ходить босиком по траве! Я же, на секундочку, не должен целовать лучшего парня во Вселенной. А это все равно что ходить босиком по раскаленным углям!

– Вижу, ты по-прежнему любишь ходить босиком.

– Я всегда буду ненавидеть обувь.

– Надо снова сыграть в ту игру, – сказал я. – Которую ты придумал, чтобы хорошенько отлупить свои кроссовки.

– Весело было, правда?

Он так это сказал – будто понимал, что мы больше никогда в нее не сыграем. Мы повзрослели. И оба знали, что что-то потеряли.

Долгое время мы просто молчали. Сидели на ступеньках. Ждали. Я бросил взгляд на Данте и увидел, что Ножка положила голову ему на колени.

Четыре

Той ночью мы с Данте и Ножкой поехали в пустыню, на мое любимое место. Сумерки сгущались, и звезды, где-то прятавшиеся весь день, начинали появляться на небе.

– В следующий раз возьмем телескоп.

– Отличная мысль, – сказал я.

Мы лежали в открытом кузове и смотрели на небо. Ножка унеслась обследовать пустыню, и мне пришлось позвать ее обратно. Она запрыгнула в кузов и легла между нами.

– Люблю Ножку, – сказал Данте.

– Она тебя тоже.

Он указал пальцем в небо.

– Видишь Большую Медведицу?

– Нет.

– Вон там.

Я пригляделся.

– А, да. Вижу.

– Так круто.

– Ага, очень круто.

Мы молчали. Лежали и молчали.

– Ари?

– Что?

– Ни за что не догадаешься.

– Что такое?

– Мама беременна.

– Что?

– У мамы будет ребенок. Даже не верится!

– Охренеть.

– Похоже, в Чикаго было холодно, и мои предки нашли способ согреться.

Я расхохотался.

– Как думаешь, родители со временем перерастают секс?

– Не знаю. Разве его можно перерасти? Хотя откуда мне знать? Я все жду не дождусь, когда до него дорасту.

– Я тоже.

Мы снова замолчали.

– Охренеть, Данте, – прошептал я. – Ты станешь старшим братом.

– Ага, скорее, старым. – Он повернулся ко мне. – Я напомнил тебе о… Как зовут твоего брата?

– Бернардо.

– Я напомнил тебе о Бернардо?

– Мне все о нем напоминает. Иногда за рулем я думаю о нем, гадаю, нравятся ли ему машины и каким он был человеком. Жалею, что не знал его… В общем, просто не могу перестать о нем думать. Хотя я ведь толком