Снова грянул всеобщий хохот. Лысый Фери без малейшегосмущения пожал плечами:

— Ну, что поделать, милейший князь… Времена былистаринные, можно сказать, романтические, на многие вещи смотрели иначе иблагородному рыцарю их в укор не ставили… Я имею в виду тогдашнее общественноемнение…

— Вот именно, общественное мнение! — хохотал расходившийсядрагун. — Сам-то его величество, грозный король Корвин, этакой ему помощинисколечко не одобрял. В конце концов получилось так, что славного рыцаря ввесьма торжественной обстановке и при большом стечении столичного народаразлучили с буйной головой…

— И тем не менее всё обстояло крайне благородно, —глазом не моргнув ответствовал Фери. — Другое дело, если бы мой славныйпредок украл золотую посуду с королевского стола — вот это, безусловно, было бынедостойным дворянина поступком. А забавы на лесных глухих дорогах… У тогославного времени были свои традиции, которые нам сегодня кажутся странными… Такчто упрёки твои, любезный Альберт…

— Помилуй бог, я тебя… точнее, твоего славно предка ине упрекаю! — жизнерадостно загромыхал драгун. — Я просто завидую,что это был не мой предок… Ты знаешь, князь, — обратился он через стол кБестужеву, — головы-то пращура Фери лишили, но он оказался крепким орешкоми места, где прятал золото, не выдал, как его ни расспрашивали в соответствии снезатейливыми нравами той эпохи… Твердил, что всё потратил, на ветер пустил. Ивсё досталось наследничкам, а те оказались людьми благоразумными и выждалидостаточное количество лет, пока не отошёл в мир иной король Матяш и незабылась эта история… Я просто завидую, Фери!

Снова грянул хохот, завязались громкие, порой бессвязныеразговоры. Бестужев давненько уж подметил, что барон то и дело поглядывает наего бухарскую звезду, прямо-таки любуясь с неприкрытой завистью (ну да, средиего многочисленных регалий таковой не усматривалось). Бестужев ухмыльнулся просебя: похоже, он рассчитал всё правильно, не зря предпринял необходимые шаги, иоба филёра несколько часов рыскали по антикварным лавкам Вены… Ручаться можно,что расчёт окажется верным.

Пользуясь тем, что в разговор его пока больше не вовлекали,он украдкой разглядывал залу — и вскоре высмотрел странный предмет, нискольконе гармонировавший с окружающей обстановкой. В дальнем углу, возле крайнегоокна, стоял предмет, весьма напоминавший аппарат уличного фотографа — ящик из полированногодерева на солидной треноге, высотой чуть ли не в человеческий рост. Вот толькообъектива у него что-то незаметно, а задняя стенка определённо сделана изматового стекла…

Очень похоже, что это и есть тот аппарат, за которымгоняется столь много народу. Крайне похож на описание из патента, там то жесамое изображено…

Он мысленно усмехнулся: барон, беседуя с лысым Фери, так икосил глазом на бухарскую звезду, так и косил, будто оказавшийся рядом состеклянной витриной молочника, где сметана разлита в жбаны, а сливок целаяванночка…

Пить приходилось наравне со всеми, но Бестужев благодарябогатому опыту, в общем, не казался белой вороной и не чувствовал пока себянастолько хмельным, чтобы это начало мешать работе.

Ага! В разгульное веселье вдруг вкрадывалась очевиднаядиссонансная нотка: неведомо откуда возник ливрейный лакей, которого вроде быникто не подзывал, и, склонившись к уху барона, что-то зашептал. По егобесстрастному лицу никак нельзя было определить, о чём идет речь — с равнымуспехом это могло оказаться известие о кончине государя императора и сообщениео том, что любимая борзая барона наконец-то ощенилась.

На простоватом лице барона вдруг изобразилась самаянеподдельная, горячая радость.

— Быстро, Фриц! — прикрикнул он на лакея. —Кудесника нашего сюда, всё привести в должный вид, а потом убирайтесь, чтобывами и не пахло! Господа, внимание! Птички в клетке!

Подгулявшая компания, как отметил Бестужев, реагировала так,словно прекрасно знала, о чём идет речь — более того, всех охватил тот жерадостный энтузиазм, что и барона.

Все присутствующие моментально пришли в движение: лакеи,подхватывая кресла охотно вскакивавших гостей, стали полукругом располагать ихперед ящиком на треноге — причем некоторые гуляки с явным нетерпением негнушались тем, чтобы самим хватать тяжёлые предметы мебели и ставить так, каким казалось удобнее. Весёлая, лихорадочная суета миновала одного Бестужева — нотут же барон, бесцеремонно сграбастав его за лацкан визитки, с чуточку дурацкимхихиканьем сообщил:

— Попались, голубки! Сейчас, князь, и посмотришь нанаше чудо технического прогресса. Честью тебе ручаюсь, такого пока ещё и вимператорском дворце не видали!

— Императора удар хватит! — захохотал драгун.

— Тс! Тс! — совершенно серьёзно прикрикнулФери. — Государь — это святое. Есть границы, Альберт…

— Ладно, ладно… — не особенно и смущённый,отозвался драгун. — Святого трогать не будем… Ну, быстрее, быстрее! Опятьможем пропустить самое интересное!

— В самом деле, где этот ваш гений, барон? Пустькнопочки вертит, рычажки включает или что там ещё…

— Да где он?

— Ага! Ага!

— Живее, господин Штепанек! — прикрикнул баронтаким тоном, словно обращался к нерадивому конюху или иному низшемуприслужнику. — Извольте начинать!

Все уже расселись полукругом перед загадочным аппаратом. Кнему подошёл высокий, костлявый, совсем ещё молодой человек, одетый прилично,но бедновато — его можно было принять за сельского учителя или кого-нибудь вэтом роде. Как тут же заметил Бестужев, выражение лица у него былопримечательное: тут и горчайшая скука, и хорошо скрытое презрение к окружающим,и подавленная гордость… Прекрасно отдавал себе отчёт талантливый изобретатель,в сколь унизительной роли оказался, тут двух мнений быть не может… Человек стаким лицом вряд ли будет ломаться, заслышав предложение, которое Бестужевнамеревался сделать в самом скором времени. Кажется, партия выиграна, господа…

— Живее, Лео!

Лакеи вереницей бесстрастных оживших изваяний покинули залу,в котором осталась только подгулявшая компания и Штепанек — который всё с темже отрешённо-унылым видом принялся с громкими щелчками переключать какие-торычажки на боковой стенке ящика. Он что-то нажимал, что-то вертел, чем-тозвонко лязгал — и отошёл в сторону, встал со сложенными на груди руками, как быподчеркивая, что он здесь наособицу. На эту слабенькую демонстрацию обратилвнимание один Бестужев — остальные, умолкнув, подавшись вперёд, расплываясь вдовольно неприглядных улыбочках, таращились на матовую стеклянную стенку.

Она вдруг осветилась изнутри глубоким разноцветным сиянием,ящик теперь гудел тихонько и беспрерывно. А в открывшемся, если можно таквыразиться, окне…

И в самом деле, у Бестужева осталось полное впечатление, чтоперед ним просто-напросто открылось небольшое окно, сквозь которое он и всеостальные наблюдают кусочек жизни (стекло теперь стало совершенно невидимым).