Ну а поскольку во всем этом определённо чувствовалась некаянесправедливость судьбы, Бестужев на сей раз решил воспользоваться случаем иколею эту поганую изничтожить. Непременно добиться, чтобы на сей раз поручикане обошли, не обнесли, не забыли. Рассуждая несколько цинично, при личнойзаинтересованности государя, при столь откровенной суете придворных чинов игенералов Генштаба награды последуют непременно — а значит, нужно так написатьрапорт, так провести разговор, чтобы и Лемке оказался отмечен. Это будетсправедливо. Пока что все шансы — за удачу…

Прибыл ещё один экипаж — с двумя подчинёнными генералаАверьянова. За всё время пребывания в Вене Бестужев с ними, согласноконспирации, практически не общался, но ранее, в Петербурге, сделал вывод, чтоофицеры эти толковые и, судя по некоторым наблюдениям, деликатные миссии заграницей уже выполняли.

И наконец, в завершение, на четвёртом фиакре прикатили двабестужевских филёра — опытные, хваткие, на филёров, какими их себе представляетроссийский обыватель, непохожие абсолютно.

Итак, всё пока что складывалось благополучно. Всем удалосьуйти от австрийской слежки на протяжении последних полутора-двух часов. Бестужевне сомневался, что каждый, как говаривал фельдмаршал Суворов, знает свойманёвр, но проформы ради всё же провёл на опушке нечто вроде короткого военногосовета. Чертя концом трости на земле совершенно непонятные непосвящённомупрямые и кривые линии, ещё раз напомнил стоящие перед каждым задачи, ещё развыслушал заверения, что задачи ясны, а функции понятны. Сам ощущая нешуточныйазарт — как в каждом деле, — сказал негромко:

— Ну, с Богом, господа!

Резко повернулся и направился к своему фиакру. Сонный Густаввстрепенулся, проворно извлек кнут из держателя. Не далее чем через четвертьчаса фиакр остановился у ажурных металлических ворот, за которыми виднелсяухоженный парк. Владения барона фон Моренгейма оказались окружены высокойкаменной стеной, по гребню украшенной острыми железными шипами и вмурованнымиосколками стекла. Предосторожность явно не лишняя: имение располагалось загородом, в уединении, дом, как уже знал Бестужев, набит всевозможными ценнымивещами, собранными несколькими поколениями Моренгеймов, а мазуриков, склонныхизбавлять богатые дома от всего, что удобно в переноске и стоит немало, в Вененичуть не меньше, чем в прочих европейских державах…

Должно быть, по той же причине роль привратника исполнял некакой-нибудь дряхленький старичок, а ражий детинушка с физиономией, не вполнеподходящей для зелёной ливреи с золотыми позументами, каковая на нёмкрасовалась. Намётанным глазом Бестужев без труда определил, что цербер сей ещёи вооружен укрытым под ливреей револьвером. Примечательный молодой человек.Надеть на него камзол с пышными рукавами, штаны с прорезями, дать алебарду вруки — и готов ландскнехт времен Тридцатилетней войны…

Привратник нацелился было распахнуть ворота, но Бестужевостановил его небрежно-повелительным жестом и направился к калитке. Всеслучайности учесть невозможно, и совершенно ни к чему, чтобы один из имевшихсяв его распоряжении экипажей находился внутри: ворота могут оказаться изапертыми в самый неподходящий момент…

Густав сразу же отъехал. Согласно полученным инструкциям(которые, Бестужев не сомневался, будут, как обычно, выполнены скрупулёзнейше)ему предстояло ждать на обочине в полуверсте отсюда — ждать, сколькопонадобится, хоть до утра.

Привратник распахнул калитку, склонился в поклоне, иБестужев, глядя поверх его головы, с барственной небрежностью произнёс:

— Я князь Иван Партский…

— Прошу вас, ваше сиятельство! — живо отозвалсяцербер. — Вас проводят.

По аллее уже поспешал — с достоинством поспешал, как этоумеют вышколенные слуги, — лакей в пудреном парике с буклями и такой желиврее. Сразу видно было, что барон не увлекался присущими графине Бачораиэкстравагантностями и своих слуг одевал так, как принято в большинстве богатыхдомов.

Идти пришлось довольно долго, не менее пары минут — мимопрелестного искусственного озерца с китайской пагодой на берегу и несколькимилакированными лодками, окрашенными в яркие, весёлые цвета, мимо беседок идовольно изящных флигелей, мимо беломраморных статуй на невысоких постаментах,мимо площадки для крикета, мимо стоявшей посередине зелёной лужайки огромнойстаринной пушки на громоздком, неуклюжем лафете — очевидно, как-то связанной сбылыми подвигами баронов Моренгеймов на поле брани.

Наконец показался особняк — изрядных размеров здание сбашенками по углам, фонтаном перед парадной лестницей и стрельчатыми окнами: толи подлинная постройка начала восемнадцатого столетия, то ли её искуснаясовременная имитация. Бестужев вновь с неудовольствием ощутил себя персонажемдешёвого французского романчика из великосветской жизни, полногомелодраматических страстей и буффонадных интриг…

Оказавшись внутри, Бестужев пришёл к выводу, что дом всё жестаринный: трудно было бы добиться столь великолепной имитации даже при условииогромных расходов: старина здесь ощущалась решительно во всём. Вышколенныйлакей бесшумно двигался в полушаге впереди и слева от него. Они миновалидлинный коридор, исполнявший роль портретной галереи — многочисленные предкибарона обоего пола, как полагается, выглядели величественными, умнейшими людьмиблагородной души. Как за фамильными портретами водится во всех странах, где ониу дворян имеются. Ну, положено так, что поделать…

Потом послышались быстрые, громкие шаги, ничуть не похожиена бесшумную походочку лакеев. Навстречу Бестужеву вышел — едва ли не выбежал —молодой человек лет двадцати пяти. Откровенно говоря, на знатного аристократаон не походил ничуть — курносый, лупоглазый, с чрезвычайно простецким лицом.Нарядить его в простую косоворотку, картузик напялить — вылитый приказчик изпетербургской москательной лавки. Бестужев поневоле вспомнил свежий анекдот,вчера рассказанный Лемке. Едет грозный король по своим владениям — и замечаетвдруг самого что ни на есть подлого мужика, сиволапого пахаря. Вот только мужикэтот похож на его величество, как две капли воды, раздень обоих и поставь узеркала — отличить будет невозможно. Игривая мысль приходит в голову королю, ион, придержав коня, вопрошает, заранее подмигивая свите:

— Эй, мужик! Твоя матушка, случаем, при королевскомдворце не служила?

Мужик с подобающим почтением (и искренним простодушием)ответствует:

— Матушка не служила, а вот батюшка долго служил…

А впрочем, для данного случая анекдот не годился: проходя погалерее, Бестужев успел мельком рассмотреть многие портреты. На многих из них,и мужских, и женских, присутствовали эти фамильные черты: курносость илупоглазость. Другое дело, что предки были наверняка облагорожены живописцаминасколько возможно, а барон Рудольф был персоной не нарисованной, а живой…

Внешность барона, таким образом, была самой заурядной — авот его наряд оказался весьма примечателен. На нём красовался наглухозастёгнутый длиннополый сюртук из коричневого плиса, какие здесь, Бестужевдавно подметил, носили исключительно старики. Но выбор именно такой одеждыпонять можно было без труда: на обычном пиджаке и даже на визитке никак неразместить многочисленные награды, покрывавшие грудь барона Рудольфа на манерзвенящей кольчуги, от плеч и даже ниже линии талии. Кресты, звезды, самыеразнообразнейшие регалии… В прошлом году Бестужев с друзьями-офицерамирассматривали иллюстрированный журнал — и вдоволь поиронизировали над свадебнойфотографией князя болгарского Фердинанда, чьи перси были декорированыпрямо-таки невероятным количеством орденов. Оказалось, зря посмеивались. Баронболгарского властителя безусловно перещеголял. Некоторых орденов Бестужевпросто-напросто не мог опознать в силу их несомненной экзотичности, понятнолишь, что иные из них принадлежат государствам несомненно христианским(южноамериканским, наверное, Илона о чём-то подобном упоминала), а другие либоарабской вязью украшены, либо столь затейливыми символами и начертаниями, чтонаверняка жалованы далёкими экзотическими государями наподобие сиамского короляили японского микадо. Звезду абиссинского[7] негуса Бестужевопознал исключительно потому, что видел её в жизни — точно с такой же вернулсяиз Абиссинии капитан Анедрусев, выполнявший какую-то загадочную миссию, окоторой ему не полагалось говорить, а им не полагалось спрашивать…