они к нему, к Пимке, за помощью пришли. Верно? Потом с них шаман три шкуры сдерет. Верно? А нынче кета семь дней густо шла, а брать ее некому было... — И он с нескрываемым восторгом рассказал, как колхозники вместе с Матирным трудились на рыбалке, как отдыхали у костра и какие хорошие слова говорил им лоча. Вдруг он, глянув на Матирного, громко рассмеялся и стал рассказывать, как лоча из оморочки вывалился и как Тамара Урзюк из воды вытаскивала лочу за волосы.

— Ишь, черт, вспомнил-таки! — произнес Матирный, смутившись, и тоже рассмеялся.

— А нынче наш лоча не хуже нивха на оморочке ходит! — отдышавшись, сказал Азмун. И, чувствуя, что сильно уклонился в сторону, посерьезнел, но уже ничего не мог сказать по существу дела.

Матирный скинул с себя ватную куртку, расстегнул по привычке ворот гимнастерки и спросил:

— Значит, трудно будет тем, у кого остались пустые вешала?

— Совсем, лоча, худо! — печально сказал Сегмер, молодой нивх, только в прошлом году перешедший с женой в свою собственную юрту.

— Ох, худо! — дрогнувшим голосом сказал Овка. — Трое детишек, да я, да мамка, да собачек целая упряжка, а есть совсем нечего!

— А колхозные юкольники видели? — спросил Матирный.

— Видели! — ответили сразу несколько голосов.

— Вот это и есть колхоз! Когда люди вместе работают, и не на шамана, а на себя, — польза большая! Колхозники знали, что вы вернетесь из тайги с пустыми руками, что рыба не будет ждать вас, пока вы придете за ней. Вот мы и заготовили побольше, чтобы помочь вам... Ясно? Я думаю, что члены колхоза «Чир-унвд» вынесут такое постановление: «Дать юколу в долг до будущей осени тем, кто сильно нуждается. А кто за это время вступит в колхоз, с того долг взымать не будем».

— Понятно! — с облегчением ответил Овка, который порывался тут же сказать, чтобы его записали в колхоз, но выступивший вперед дедушка Очи, длинношеий, седобородый старичок, опередил:

— Меня пиши! — сказал он.

...Зимой записались в колхоз еще тридцать семей.

Но Матирный не обольщался. Он жил все это время с тревожным чувством, понимая, что обозленный Пимка втайне ведет работу против колхоза «Чир-унвд» и, разумеется, против него, Матирного. Кырка говорил, что Пимка по ночам собирает людей, долго шаманит, вызывает хозяина тайги, требуя, чтобы тот наказал непокорных нивхов, которые отступили от древних обычаев. Дедушка Очи рассказывал, что Тайразань-Ызь дважды незримо появлялся в Чир‑во и пообещал прийти в третий раз.

— Когда в третий раз придет он, очень худо будет! — бледнея, тревожным шепотом рассказывал Очи...

Пимка терзал своих должников, требовал, чтобы они немедля вернули все, что он им давал в течение нескольких лет, и перепуганные нивхи, у которых ничего не было, не знали, что делать. Они приходили к Матирному, просили совета, и, как он ни успокаивал их, тревога не покидала нивхов.

Подоспело время зимней охоты. Колхозники приготовились сообща выйти в тайгу, но шаман решительно запротестовал. Он явился к Матирному и потребовал, чтобы люди, которые должны ему, вышли бы тоже сообща, но не от Матирного, а от него, Пимки.

— Пускай это будет мой колхоз! — сказал он серьезно, пронизывая Матирного настороженным взглядом своих заплывших колючих глаз. — Твои люди — твой колхоз! Мои люди — мой колхоз!

— Не имею права! — совершенно спокойно ответил Матирный. — Это нужно решить на общем собрании, а собираться нынче людям некогда: завтра утром выходим в тайгу.

Так Пимка остался ни с чем и на этот раз.

Зато весной, когда нивхам впервые в жизни нужно было вспахать кусок целины под огород, никто не хотел брать в руки лопату. Матирный не сразу понял, что случилось с людьми, и, подойдя к Тамаре Урзюк, сказал ей:

— Ну, Тамара, начни!

Но девушка испуганно попятилась, спрятала руки за спину.

— Ты больна, тебе плохо? — все еще ничего не понимая, спросил он.

Девушка ответила не сразу. Вскинув на Матирного полные ужаса глаза, еле держась на ногах, она дрожащим голосом объяснила:

— Ты, Елисей, прости. Стыдно мне. Однако, страшно нарушить древний нивхский обычай: кто вскопает землю, кто запрячет в нее что-нибудь, тот должен умереть. А ты, помню, говорил, что землю нужно не только вспахать, но еще и посыпать золой. Нивхи никогда золу из юрт не выносят. Пусть другие начнут, а я не могу...

Тогда Матирный протянул лопату Кырке, но и тот не взял ее, отошел в сторону и незаметно спрятался за широкий ствол дерева.

— Ладно, друзья, если страшно вам, тогда я сам начну. Увидите, что ничего со мной не случится! — И с этими словами он вонзил острую лопату в целину, перевернул черный лоснящийся пласт земли и раздробил его на мелкие кусочки. Он копал, а нивхи стояли и ждали в тревоге, что вот-вот земля, которую он потревожил, разверзнется и похоронит лочу.

В это время прибежал Пимка. Все ожидали, что он начнет кричать, но шаман и слова не промолвил. Встав в сторонке, сложив на груди свои пухлые руки, он впился глазами в Матирного и с гордым видом победителя, будучи совершенно уверен, что лоча сейчас провалится сквозь землю, с нетерпением ждал этой минуты.

Матирный же, вскопав довольно большой кусок целины, повернулся к нивхам, вытер платком вспотевшее лицо, стал закуривать.

— Ну что, Тамара, все еще страшно тебе? — спросил он.

— Не знаю! — откровенно призналась она.

Вдруг она шагнула к Матирному, но тяжелая рука Пимки легла ей на плечо. Она с силой рванулась, отбежала, с ненавистью глянула на шамана.

— Ты не трогай меня! — произнесла она. — Сама знаю, что делать!

И вот на глазах всего народа нивхская девушка схватила лопату и точно так, как это делал лоча, принялась энергично вскапывать целину. Подобрав длинные полы халата, к ней снова подбежал Пимка, стал вырывать из рук лопату.

— Так не годится! — спокойно сказал Матирный. — Тамара уже не ребенок, силой ее не заставишь бросить работу!

И, взяв Пимку за руку, отвел его в сторону. Обескураженный шаман закричал:

— Глядите, что лоча делает! Скоро земля всех нас заберет!