Взрослые по вечерам собирались в ленинском уголке, слушали лекции русского учителя Ивана Федосеевича или доктора Петра Семеновича.

Часто нивхи говорили между собой:

— Спасибо Елисею Матирному, всю жизнь нашу перевернул. Нивхи до него никогда так не жили.

В самом деле, Матирный стал для них человеком, без которого они не мыслили своей дальнейшей жизни. Однажды после собрания он спросил:

— Ну как, друзья, хорошо живете?

— Не худо, Елисей. Спасибо тебе! — сказал Келенгер,

— А в юртах у вас разве хорошо?

— Не худо и в юртах!

— А я думаю, что очень худо!

Нивхи вроде не поняли Матирного: то говорил, что стали жить хорошо, и вдруг говорит — плохо!

— В юртах у вас тесно, дымно, детишкам очень вредно, заболеть могут...

— Давно никто не болел, а если теперь и заболеет кто, свой доктор у нас есть, возить никуда больного не надо, — возразил Овка.

— Я хочу сказать, что пора в нашем Чир‑во юрты сносить...

— Юрты сносить? — переспросил Овка, и лицо его выразило испуг.

— Пора новые, крепкие дома строить, — продолжал Матирный. — Денег в нашем «Чир-унвде» много, хватит их, чтобы через несколько лет новый поселок на месте стойбища выстроить.

— А с кого начнут? — спросил Очи, которого не меньше Овки испугали слова Елисея, — Первой чью юрту сносить будут?

Матирный понял тревогу старого Очи.

— Мое жилище снесут первым...

Тут Очи перебил:

— Твое можно, конечно, ты, лоча, привык в доме жить.

— Разве в доме хуже, чем в юрте?

— Не знаем, никогда там не жили...

Снести юрту, где прошла вся его долгая жизнь? Значит, навсегда порвать с прошлым? Страшно!

— Наши люди твоих домов ставить не могут, — заявил Очи. — Юрты — могут...

— Пригласим из Адатымова русских плотников, они и построят нам дома. Лесу кругом много. Дело быстро пойдет. Ну как, согласны?

Старики не ответили: решили подождать, подумать. Куда торопиться! Всю жизнь жили в юртах, можно и еще немного пожить. В то же время нельзя было и возражать против новых домов, тем более что предложение это исходило от Матирного. Ведь нивхи давно убедились, что Елисей им, кроме добра, ничего не желает. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, — все шло на радость людям.

И вот назавтра, чуть свет, к Матирному явился Илькук.

— Что так рано, дедушка? — спросил Елисей.

— Пускай, однако, с моей юрты начнут, не жалко! — И, пососав трубку, добавил: — Ты всегда хорошо говоришь!

Матирный немного смутился. Он не любил, когда его хвалили, и, вечно недовольный собой, считал, что еще мало сделал такого, за что бы можно было его хвалить. Это чувство недовольства собой особенно укрепилось в нем после недавнего заседания бюро райкома партии, на котором слушался отчет Матирного о его работе среди нивхов. Сильно покритиковали Елисея и за слабые темпы строительства нового поселка, и за плохую успеваемость людей на уроках ликбеза, и даже за то, что с большим опозданием приходят в Чир‑во свежие газеты. Присутствовавшие на бюро активисты — Азмун, Кырка, Тамара Урзюк и Мария — никак не могли понять, почему это русские ругают Матирного.

Подумать только, что сделал он за эти годы в Чир‑во, какие перемены произошли в стойбище! И вдруг — ругают его! Тамара чуть не прослезилась, жалея Матирного, а Кырка все время шепотом передавал Азмуну свое несогласие с тем, что говорят на бюро.

Когда же Матирный поднялся, тяжело передохнул и, по привычке отбросив со лба светлый вихрастый чуб, стал признаваться, что в его работе действительно есть большие промахи и что здесь правильно о них говорили, нивхи с удивлением уставились на Елисея.

Вечером, возвращаясь в Чир-во, они долго не могли заговорить с ним, все еще жалея его, хотя сам Матирный никогда не был таким веселым, как в тот вечер.

— Здорово пропесочили меня, — смеялся он, — теперь злей буду!

Мария поняла эти слова по-своему и поспешила заметить:

— Ты, однако, никому зла не делал.

А Кырка сказал:

— Лучше бы ты сюда не ездил.

— Что ты, друг мой, разве так можно! — И упрямо повторил: — Я теперь буду страшно злой! — Но, подумав, что нивхи все-таки могут его понять не так, как следует, стал им объяснять существо партийной критики: — Вот ты, Мария, Тамайку иногда ругаешь, а разве желаешь ему зла?

— Нет, конечно!

— Вот так и наша партия. Она всем нам, как мать родная. Если и ругает нас, критикует, то учит лучше работать, лучше жить.

Понятные слова Матирного дошли до сердца его верных друзей.

...Однажды, в дождливый осенний день, вернувшись с рыбалки, Матирный почувствовал себя плохо. Болела голова, душил кашель, всю ночь кидало его то в жар, то в холод. Пришел врач, осмотрел, строго-настрого приказал ему лежать, не выходить на улицу. Узнав о болезни Елисея, нивхи встревожились.

— Притомился он, — с грустью говорил Овка. — Олень и тот бежит-бежит, а отдыха ему не дашь — упадет. А у Елисея когда отдых был? Никогда не было.

Но разве мог Матирный долго засиживаться дома в самый разгар кетовой путины? Он поднялся, оделся потеплей, вышел на улицу и медленно — от быстрой ходьбы у него спирало дыхание — направился в правление колхоза. Азмун — его недавно выбрали председателем сельсовета — испугался, увидев Матирного.

— Да ты что, Елисей? Почему вышел? Народ вынес постановление дать отдых тебе, а ты на работу вышел? Нехорошо так!

— Когда это народ постановил? — грустно улыбнувшись, спросил Матирный, но Азмун заметил, что улыбка никак не идет к исхудавшему, осунувшемуся, с запавшими глазами лицу Елисея.

Азмун выдвинул ящик стола, достал оттуда бумагу и протянул Матирному.

— Напрасно решили так, — произнес Елисей. — Мне уже гораздо лучше. Разве я могу в такое горячее время дома сидеть? Скажи, товарищ Азмун.

— Ты, товарищ Матирный, столько лет учил нас работать. Думаю, две недели сами без тебя управимся. А что непонятно будет нам, придем, спросим