долго, словно еще не веря, что он жив, смотрела на него остановившимися глазами. И когда Тамайка потянулся к ней ручками, лицо Марии, все эти дни печальное, замкнутое, просияло и она сквозь слезы улыбнулась сыну.

Из Дербинска возвращались в ясный, солнечный полдень. Мария сидела на возке рядом с Матирным, гордая, с сияющим лицом. На коленях она держала Тамайку.

Когда перед вечером впереди показалось Чир‑во, Матирный слез с возка, взял лошадь под уздцы и повел в стойбище. Из всех юрт навстречу вышли нивхи. Одни кинулись смотреть на Тамайку, другие, не решаясь подойти к мальчику, которого, по их суеверному убеждению, давно забрал Тайразань-Ызь, стояли в каком-то оцепенении.

С огорода, где она дежурила, прибежала Тамара Урзюк. Она схватила с колен Марии Тамайку и, целуя его в щечки, подняла высоко над собой всем напоказ.

— Живой, здоровый! — кричала она. — Вылечил тебя русский доктор.

Тут из юрты вышел Пимка. В руках у него был старый бубен. Тряхнув им перед Марией, он хотел что-то сказать ей, а она, спрыгнув с возка, сперва испуганно попятилась, но в следующую же минуту шагнула навстречу Пимке, бросив ему в лицо:

— Уйди лучше!

— Верно, иди к своему Тайразань-Ызю! — сказала Тамара и добавила: — Думаю, что и хозяину тайги не нужен такой глупый, как ты, Пимка...

И стоявшие здесь Азмун, Кырка, Илькук и даже старенький, прежде такой боязливый, Очи весело засмеялись.

Так Елисей Матирный победил Пимку.

Вскоре пришла и новая победа. Картошка уродилась отлично; нарыли четырнадцать мешков. Варили картошку всем стойбищем на кострах, разведенных прямо на улице.

— Будущей весной посадим десять мешков, — сказал Матирный. — Сколько выроем, друзья?

Но никто не мог сосчитать, сколько.

— Худо без грамоты! — сказал Матирный. — Учиться надо! Откроем в Чир‑во школу, пригласим русского учителя. Он будет вас учить грамоте.

— Пускай, — сказал Овка, — один русский человек среди нас — хорошо! Два русских человека — еще лучше будет!

— Верно! — раздались одобрительные голоса.

Через несколько дней нивхи, уведенные шаманом из колхоза, пришли к Матирному с повинной.

— Пиши обратно, видим — твоя правда.

Матирный говорил:

— Не я хозяин колхоза, сам решить не могу. Будет собрание — оно и решит, как с вами поступить.

Такое собрание было вскоре созвано. Оно началось утром и продолжалось до позднего вечера при тусклом свете жирников. Каждый, кто выступал, неизменно заключал свою речь гневными словами против шамана.

— Гнать надо его! От Пимки совсем худо стало народу! — тряся своей клиновидной бородкой, кричал старый Очи.

Последней выступила Мария. Она рассказала, как Пимка шаманил над больным Тамайкой, как вызывал хозяина тайги, чтобы тот забрал мальчика. Потом она со всеми подробностями, стараясь ничего не упустить, стала говорить о том, что было в Дербинске, как русский доктор лечил Тамайку, как Елисей Матирный не спал ночами, тревожился за ее ребенка.

Недавно тихая, забитая женщина вдруг обрела такую твердость, такую силу, что нивхи поразились: откуда это у Марии? Вдруг она шагнула к Матирному, схватила его руки и крепко сжала их.

— Спасибо тебе! Сколько жить буду, всегда пойду за тобой! — И, повернувшись к народу, добавила решительно: — Теперь сами видите: лоча большую правду в Чир‑во принес. А Пимкина правда где? Нету ее! Пимка всю жизнь лгал нам!

— Гнать Пимку! — закричал Кырка.

Но не стал ждать шаман, пока его прогонят из стойбища. Спустя несколько дней, темной дождливой ночью, запалив свою юрту, тайком от людей сбежал в тайгу.

Шли годы.

Если подробно о них рассказать, потребуется много времени. Большие перемены произошли в стойбище Чир‑во. Сразу же после бегства Пимки нивхи почувствовали себя так, словно большая тяжесть свалилась с плеч. Люди еще больше поверили в правоту коммуниста Елисея Матирного, смело шли за ним, слушались его советов, строили новую жизнь.

Однако было бы неверным сказать, что все шло гладко. Кое-кому были в диковину многие начинания Матирного, но это не смущало его. Терпеливо, спокойно, с мудростью настоящего большевика он находил дорогу к сердцу каждого человека. Сила его личного примера всегда была неопровержимой, слова его речей — убедительными. Он сам беспредельно верил в правоту своего дела и заставлял верить в него других.

Колхоз «Чир-унвд» стал известен на Сахалине. В него вступили не только все жители Чир‑во, но и много нивхских семей кочевых стойбищ. Теперь никто не боялся выносить золу из юрты. С наступлением весны бережно собирали ее и свозили на обширные поля и огороды. Землю вспахивали не лопатами, как в тот далекий памятный день, а трактором, который удалось Матирному получить в Александровске.

Овка рассказывал:

— Когда в первый раз трактор в Чир‑во загудел, мы, знаешь, по юртам попрятались. Наверно, два дня на улицу не выходили. Очень, знаешь, страшно было. — И, сузив свои небольшие, глубоко сидящие глаза, шутливо добавил: — Хорошо, что Пимки тогда уже не было, а то, знаешь, какой бы шум поднял, беда! Конечно, теперь стыдно так говорить, однако было дело...

Матирному, сидевшему па тракторе, ничего не оставалось, как ездить с утра до вечера по стойбищу, пока нивхи привыкли к шуму и грохоту машины и убедились, что ничего не случилось страшного, что всё в полном порядке. Выходя по одному из юрты, они подходили к трактору, долго рассматривали его. Матирный стал объяснять устройство машины, приглашал то одного, то другого сесть за рычаг управления, но никто не соглашался. Когда же Кырка и Азмун после долгих уговоров взобрались на сиденье, многие смотрели на них с боязнью, ожидая, что сейчас произойдет с ними неладное. Но все обошлось как нельзя лучше.

В течение дня все жители Чир‑во, от старого Очи до маленького Тамайки, покатались на тракторе.

— А Тамайку, когда подрастет, выучим на тракториста! — говорил Матирный и, встретив одобрительный взгляд Марии, ласково улыбнулся ей. Обширное поле, вспаханное трактором и засеянное овсом и рожью, принесло богатый урожай.

В нивхские юрты пришел достаток. Люди больше не тревожились о том, как прожить зиму. Какой бы долгой она ни выдавалась, у нивхов было вдоволь хлеба, картошки, капусты, мяса, юколы... Радостными, веселыми стали северные зимы. Детишки бегали в школу.