широкую, многоводную реку, блестевшую под ярким утренним солнцем, он решил побродить по холмистому берегу, подышать свежим таежным воздухом. Устав от долгой ходьбы по горам и сильного зноя, он спустился к самой воде, присел на толстый ствол поваленного бурей дерева, расстегнул ворот гимнастерки, закурил. В это время из-за кривуна показалась оморочка, которую ловко гнал против течения молодой нивх. Он стоял в лодке во весь рост, энергично взмахивал шестом, и Матирный не мог понять, как удерживалась в одном положении маленькая, легкая оморочка.

«Я бы не сумел так», — подумал он, восхищаясь искусством молодого нивха.

— Эй, дружище, причаливай к берегу, поговорим! — крикнул ему Матирный, но тот испуганно глянул на незнакомого человека, быстро сменил шест на весло, одним рывком развернул оморочку и погнал ее вниз.

— Ну куда же ты, парень! — засмеялся Матирный, поднявшись с бревна. — Говорят же тебе, причаливай!

Молодой нивх повернул к берегу. Как только оморочка заскользила по песчаной отмели, юноша взял со дна лодки медный чайник, кружку, кожаную сумку с провизией и с покорным видом положил все это добро у ног русского.

Матирному стало не по себе. Он хотел было выругать нивха, но сдержался.

— Да ты, дружище, спятил, что ли? — произнес он с обидой. — Что я, интервент какой-нибудь, чтобы добро твое грабить? Я — русский человек, я друг тебе, понял? — Он достал из кармана пачку папирос, предлагая нивху закурить, но тот отстранился, извлек из кармана трубку.

— Вот! — сказал он, немного осмелев.

— Правильно! — шутливым тоном ответил Матирный. — Мне трубку дай, а ты папиросу закури. Идет?

Но нивх не отдал трубку, крепко зажал ее в руке. Матирный громко рассмеялся. Тогда нивх выхватил из рук русского пачку, быстро взял оттуда три папиросы, смял их в ладони, запихал в трубку и тоже засмеялся, очень довольный, что нашелся.

— Ты лоча?[8] — спросил он не очень уверенно.

— Да, я русский.

— Зачем звал?

— Просто так, скучно мне стало одному сидеть, увидел тебя и позвал. Поговорить захотелось.

— Ты, лоча, откуда?

— Я из райкома партии. Понял?

— Нет, не понял!

— Тогда давай сядем, я тебе все объясню, — предложил Матирный, проникаясь симпатией к молодому нивху.

Они сели.

Матирный довольно долго подбирал слова, чтобы нивху сразу все стало ясно и понятно.

— Про товарища Ленина слышал? — спросил наконец Матирный.

Нивх оживился, глаза его заблестели.

— Ленин-вал[9], — сказал он. — Слышал!

— Вот! А в райкоме партии работают люди Ленина, коммунисты! Понял?

— Наверно, да!

— Я — коммунист! Приехал сюда от партии!

— В Чир-во будешь?

— Буду и в Чир-во — узнаю, как нивхи живут.

— Худо живут! — ответил юноша. — Один Пимка хорошо живет.

— Кто же он — Пимка?

— О, самый сильный шаман! А тебя как зовут?

— Кырка.

— А я — Елисей! — сказал Матирный, резким движением головы откинув упавшую на лоб длинную русую прядь.

Кырка успел перехватить его добрый, чуть насмешливый взгляд и в знак полного доверия к русскому протянул ему свою трубочку, с которой никогда не расставался.

— Кури, лоча!

Елисей взял ее, выколотил о каблук своего грубого походного сапога и так, как это до него делал Кырка, набил табаком из папирос.

На просьбу Матирного рассказать о себе Кырка не мог сразу ответить. Он действительно мало что помнил о своем раннем детстве, а о том, что мать родила его в глухой тайге на трескучем морозе, простудилась и через несколько дней умерла, Кырка знал из рассказов сородичей, которые взяли новорожденного в свою юрту. Плохо помнил Кырка и отца своего, Тызгуна. Мальчику не было десяти лет, когда Тызгун погиб на охоте.

— А ты молодец! — похвалил его Матирный и слегка обнял Кырку за плечи. — Ты замечательный парень! — И стал мысленно ругать себя за то, что во время своих частых поездок по району ни разу не заглянул в стойбище Чир‑во.

Вставая, Матирный сказал:

— Спасибо тебе за рассказ, Кырка. Мне пора.

— Ты, лоча, в Чир-во приходи, ждать буду тебя, — попросил Кырка. Ему захотелось еще встретиться с добрым русским человеком, который так хорошо обошелся с ним.

— Приду! — коротко пообещал Елисей.

Кырка пошел к оморочке, столкнул ее на воду, ловко прыгнул в нее и, схватив весло, быстро поплыл по течению в сторону родного стойбища, чтобы поскорее сообщить нивхам о своей неожиданной встрече с лоча. Матирный немного постоял на берегу, провожая взглядом юношу. Когда оморочка скрылась, Матирный надел кепку, подтянул голенища сапог и зашагал вдоль холмистого берега, решив до наступления сумерек попасть в Ногдики.

2

Пришло время, и Елисей Матирный приехал жить в стойбище Чир‑во.

Поселился он в юрте у своего приятеля Кырки. Тот отвел ему угол посветлей, устланный медвежьей шкурой, накормил кетовыми колтышками, которые специально для гостя вырезал у вяленых рыб, и долго расспрашивал о новостях.

Вечером Кырка повел Матирного к своим сородичам. Те уже знали о лоча и обрадовались гостю. Они усадили его возле ярко горевшего очага, стали угощать отварной медвежатиной. В юрте было душно, пахло псиной от собак, сидевших позади людей с высунутыми языками и ждавших, когда им бросят обглоданную кость. А у стены на старых, вытертых меховых подстилках дремали голые ребятишки.

— Хорошо ли живете? — спросил Матирный хозяина юрты, худого, поджарого нивха, с красноватым лицом и большими выпуклыми глазами.

— Сам видишь! — ответил тот, вытерев жирные губы широким рукавом рубахи. — Медвежонок добрый попался!

— И часто бывает у вас такая удача?

— Нет, — признался нивх. — Давно мяса не было.

— Выходит, что живете худо! — заявил Матирный, отодвигаясь от жаркого огня. — Сегодня у вас много мяса, а завтра, глядишь, ничего нет...

Словно не понимая, что говорит ему гость, хозяин поднял на него удивленные глаза.

— Слышал я, что нивхи больше на Пимку работают, нежели на себя. Лучших соболей ему отдают, лучшие куски медвежатины несут ему. Верно? — продолжал