Кырка подтвердил: верно, мол. Тогда родич Кырки сипло ответил:

— Пимка самый сильный человек в Чир‑во.

— И самый злой! — добавил Кырка.

— Почему злой? Он бывает и добрый. В долг дает нам!

— Дает в долг то, что добыто вашими же руками, так? — заметил Матирный. — Нивхи бьют в тайге зверя, несут всю добычу шаману, а потом у него же берут в долг...

— У Пимки всего много, а у нивхов всего мало, вот и берем что надо. Медвежатины, гляди, сколько дал мне Пимка...

— А кто убил медвежонка?

— Я, конечно! — важно отвегил нивх.

Матирный и Кырка разом засмеялись. Хозяин так и не понял, отчего это им вдруг стало смешно.

Матирный решил объяснить нивху суть дела и придвинулся к нему поближе.

— Я думаю, что Кырка прав, — начал Матирный. — Пимка — злой человек. Если бы он был добрый, не держал бы в страхе все стойбище. Сам он в юрте сидит, ничего не делает. Заставляет народ на себя работать. Он в долг дает вам, потому что ему от этого выгода. За каждый кусок мяса, что он дает вам в долг, Пимка получает медвежонка, соболей, лисиц... Из года в год нивхи все больше должны, так и умирают должниками. Худо, очень худо живете!

— Однако, всегда так жили! — произнес нивх и бросил обратно в котел кусок мяса. Этим он дал понять, что трапеза кончена, что гостю пора уходить.

— Кырка, — сказал Матирный, когда они шли вдоль стойбища, — ты помоги собрать людей на беседу. Обойди юрты, скажи нивхам, что русский, присланный в Чир‑во от райкома партии, просит прийти на собрание.

— Всех звать? — спросил Кырка, готовый сию же минуту исполнить просьбу Матирного.

— Всех, и Пимку зови!

На собрание явились все жители Чир‑во. Пимка вышел из своей юрты последним, и, подобрав халат, пустился бегом на лужайку, где должен был выступать Матирный. Отдуваясь, вытирая рукавами халата жирное потное лицо с маленькими заплывшими глазками и жиденькой клиновидной бородкой, Пимка сел на пенек позади всех с видом человека, ничуть не заинтересованного в том, что здесь происходит.

Матирный, гася недокуренную папиросу, обвел глазами присутствующих и не спеша стал говорить нивхам, откуда он приехал и что ему предстоит сделать. Он не забыл сказать о своей встрече с Кыркой на берегу Тыми и о том, как ему Кырка понравился и как он пообещал юноше, что непременно приедет в Чир‑во.

— Вижу, друзья мои, очень бедно вы живете. Мы, коммунисты, люди товарища Ленина, хотим помочь вам строить новую жизнь.

— Ленин‑вал! — громко произнес Кырка, и нивхи весело закивали головами.

— Верно, Кырка, Ленин — вал! Его имя освещает трудовому народу путь к новой жизни, — разъяснил Матирный. — Я и приехал к вам в Чир‑во от товарища Ленина!

— Лоча? — шагнув к Елисею, в упор спросил его старый одноглазый нивх.

— Да, я — русский.

— А Ленин-вал?

— И товарищ Ленин — русский!

— Тогда скажи еще! — попросил старик.

— Я и говорю, — оживился Елисей, — что пора и вам, нивхам, смелым охотникам и рыболовам, начать жить по новым, советским законам. Чтобы на себя, а не на одного Пимку ваши люди работали...

— Однако, другой жизни нивхам не надо! — перебил Пимка. Он вытянул шею, насторожился, ожидая, что скажут на его заявление люди. Но они молчали.

— Так говорит один Пимка, — продолжал Матирный прежним голосом. — Ему, конечно, другой жизни не надо. Целое стойбище на него работает, всю добычу несут ему. Но я спрашиваю вас, бедных жителей Чир‑во, не пора ли новую, лучшую жизнь строить, начать по новым законам жить?.. Я не тороплю вас с ответом, подумайте, потом скажите вслух свое твердое слово...

Но нивхи, поглядывая то на шамана, то на Матирного, не решались высказаться.

Молчание длилось несколько минут.

И тут поднялась нивхская девушка Тамара Урзюк, невысокого роста, худенькая, с энергичным лицом. Растолкав впереди стоявших, она торопливыми шагами подошла к Матирному.

— Ты хочешь говорить? — спросил Матирный, отойдя в сторону и уступая ей свое место.

— Хочу!

Ее черные, глубоко сидящие глаза горели недобрыми огоньками. Откинув назад короткие блестящие волосы и сжав в кулачки маленькие смуглые, почти детские руки, она тонким, пронзительным голосом обратилась к нивхам:

— Верно говорит лоча! Какая у меня жизнь — все знают! У меня уже давно нет ни отца, ни матери, одна живу. Нивхская женщина хуже собаки в упряжке. С детских лет я работаю на чужих людей. А когда возьмут в жены, совсем не увидишь света! — И, повернувшись к Матирному, она с еще бо́льшим волнением сказала: — У нас, лоча, так: когда родится девочка — в юрте печаль. Люди стараются не ходить мимо — боятся, что и их тоже такое несчастье постигнет...

— Верно, Тамара! — подтвердила молодая полная нивхка, сидевшая на траве с длинной трубкой в зубах. — Какая у нас жизнь! Зимой мне рожать надо — в тайгу опять увезут...

— Значит, правда, что нивхские женщины рожают детей в тайге, на морозе? — спросил Матирный, вспомнив недавний рассказ Кырки.

— Верно! — ответила женщина, придавливая пепел в трубке желтым, прокуренным пальцем.

— Нет... так жить дальше нельзя! — продолжала Тамара. — Ты помоги нам, лоча, научи, как жить надо! Ты не бойся, что Пимка против тебя кричит. Пускай кричит. Ворона всегда кричит, однако людям от этого худо не бывает! — И, словно ожидая, что Пимка сейчас закричит, глянула в упор на шамана.

Но Пимка продолжал сидеть в прежней позе, с равнодушным видом. А когда прикинул в уме, сколько осталась ему должна Тамара, спросил ее:

— Когда, однако, долг отдашь?

Он вскочил, уперся кулаками в бока, широко расставил ноги и с гордым видом стал ждать ответа. Но девушка молчала. Вопрос Пимки действительно озадачил ее. У нее только и было то, что на ней, да немного берестяной посуды в старенькой отцовской юрточке.

И тут не выдержал Кырка: шагнув навстречу шаману, он закричал ему:

—