«Так я утром и не побрился», – подумал Евсей, ощущая ладонью колкость щетины подбородка. Непонятное возбуждение охватило его от этой мысли. Казалось повод для душевного возбуждения чепуховый, ничтожный – ну так не побрился он утром. Но сознание кольнула совсем иная мысль.

Евсей оставил страницы с мукомольным отчетом и принялся торопливо листать уже просмотренные бумаги. Неужели ему показалось?! Мелькнуло и пропало? Нет, не показалось. Все верно. В алфавитном порядке на букву «М»… Только не «фон Майдель».

Прошение на Высочайшее Имя, приносимое Майзелем… нареченного Шапсой, сыном Лейбы-Боруха, первородного иудейского вероисповедания, купца Первой гильдии, Почетного гражданина города Витебска и принявшего христианство в 1860 году с просьбой на Высочайшее Имя о переложении фамилии на МАИДРЫГИНА, с именем-отчеством, согласно христианскому имяположению – Александра Васильевича.

Должно быть Евсей имел довольно забавный вид. Наталья смотрела на мужа и хохотала. Словно не было накануне никакого скандала, словно Евсей не ночевал у своей матери и вообще их семейные отношения складывались ровно во взаимном уважении и любви. А новость, что принес Евсей, являлась не более чем любопытной информацией.

Евсей искоса мазнул взглядом свое отражение в зеркале прихожей. Щетина наждачным компрессом прильнула к щекам и подбородку, волосы маленьким взрывом торчали на темени, глаза, окольцованные красноватой нитью усталости.

Конечно, если бы Евсей с порога не прокричал о своей находке в архиве, если бы переждал, выдержал приличествующую паузу, обычную, когда входишь с улицы в дом, даже в свой дом, умылся, привел себя в порядок, сел бы за стол – как это бывало в дни, не омраченные раздором – то, возможно, принесенная им новость, была бы принята Натальей соответственно своему значению в той жизни, что их окружала. Так нет, едва Евсей перешагнул порог прихожей, как оповестил жену о своем открытии, да еще противным голосом шталмейстера цирка.

– Поздравляю! Твой папаша, мой дорогой тесть – Сергей Алексеевич Майдрыгин – прямой потомок купца Первой гильдии Майзеля Шапсы Лейбовича!

А Наталья смотрела на мужа и смеялась. То ли от вида Евсея, то ли от того, что весть казалась настолько невероятной, что лишь смехом ее и можно оценить.

По тому, как она повернулась спиной к Евсею и пошла на кухню, поводя головой из стороны в сторону в знак несусветной глупости, услышанной от мужа, было ясно, что Наталья не желает вникать в детали столь сомнительного сообщения.

Наталья не особенно ладила со своим отцом. И отношения Евсея и ее отца Наталью не слишком тревожили, правда, и Евсей усердно пытался не давать повода для конфликта, стараясь пореже встречаться с тестем. Но иногда в Наталье просыпалась особая нервная строптивость. Она вдруг становилась яростной защитницей своего папаши, большого начальника на ниве социальной службы города. И Евсей физически чувствовал подобные всплески, такие, как сейчас: их можно было определить по приподнятым ее плечам, по изгибу спины под мятым атласом старого халата, по нарочитому смеху, похожему на частый стук деревянных колес по булыжной мостовой. В такие минуты Евсей испытывал яростную неприязнь к жене, загодя готовясь к отражению приступа ее гнева. Он говорил себе, что так больше жить нельзя, надо подать на развод, какого черта он должен терпеть причуды взбалмошной бабенки. Искренне веря в однозначность подобного решения. В такие минуты он ощущал приступы сердцебиения. Впервые это случилось во время стычки из-за той самой Зои, давней, но забытой подруги Натальи. Тогда Евсею показалось, что Наталья его ревнует, и в бессильной попытке разубедить жену в этой нелепице он раскачал свои обиды чуть ли не до состояния сердечного приступа. Помнится, он умолк, не договорив фразу, присел на табурет, прижимая пальцами ключицу – ему казалось, что так он сможет успокоить толчки сердца – редкие сильные стуки в груди напоминали важные удары большого колокола. Наталья испугалась, коротко, словно через самолюбие, бросив: «Что с тобой?!» Евсей не ответил, скорбно, со значением, отвернув лицо. Вскоре сердцебиение наладилось и забылось. Вот и сейчас Евсей почувствовал нечто похожее на то забытое состояние – сердце шевелилось в груди, как бы пытаясь найти удобное положение. Евсей сдержал шаг. Хотел было присесть, но почему-то застеснялся, словно находился не у себя дома, а в гостях.

Наталья остановилась на пороге кухни и обернулась. Она молчала, пристально глядя на мужа. Не обнаружив признаков беспокойства, облегченно вздохнула.

– Мелко, Сейка, мелко, – произнесла Наталья, так и не уняв свою строптивость. – Ты столько лет не можешь простить моему отцу. С каким упоением ты объявил свою дурацкую новость! Даже не успел снять пальто.

– Что я не могу простить твоему отцу? – слабо вопросил Евсей, принимаясь стаскивать с плеч пальто.

– То, что он помогал нам, подкидывал деньжат, продукты. Что все лето на его даче торчит Андронка. Гордыня тебя душит. Не знаешь, как и чем уделать моего отца. Разыскал в архиве какую-то сплетню, идиот.

– При чем тут это? И какая сплетня? Это архивная запись, – потерянно лепетал Евсей через плечо. – Все в одну кучу.

– Не все еще! – Наталья словно сбегала с горы, не в силах остановиться. – Ты не можешь простить ему свои неудачи. Что он первым усомнился в твоих литературных способностях. И оказался прав. Этого ты ему никогда не простишь.

Евсей повесил пальто на крючок вешалки, размотал шарф, забросил его на полку и еще какое-то время закидывал свисающий конец, но, так и не закинув, оставил его болтаться. Он раздевался. Зачем?! Наоборот, надо одеться и бежать отсюда, бежать сломя голову. Он ей чужой! Бежать! Но не к матери, та на стороне Натальи, она его больше не примет, отошлет домой, у матери решительный характер. Может быть, к Эрику податься? Тот сейчас живет один – его отец и сестра за городом. Самое необъяснимое было то, что Евсей твердо знал – никуда он не уйдет. Вчера он мог так поступить, но сегодня подобное бы выглядело фарсом, ни к чему тогда было возвращаться. Он играл с собой в какую-то игру, словно сражался с собственной тенью. И это происходило уже не в первый раз.

Наталья вздохнула. Так вздыхают, когда все уже позади, путь окончен, можно передохнуть, оглянуться.

– Спички есть? – спросила Наталья.

– Спички? – почему-то растерялся Евсей.

– Да. Спички. Коробок-копейка. Я забыла купить.

Высокие стены «сталинского» дома были уставлены четкими рядами стеклянных книжных секций чехословацкого производства, от пола и до потолка, ряд за рядом. Подобно патронташам, вместо пуль набитых книгами, чьи корешки с собачьей преданностью сейчас следили за движениями Евсея. Как и лампа под зеленым беретом. И письменный прибор с двумя тяжеленными кубами чернильниц под литыми колпаками, выполняющих обязанности хранилищ всякого канцелярского хлама. И пресс-папье с ручкой в виде бронзового Зевса, раззявившего рот в немом крике – давней памяти первых дней семейной жизни.

Аура кабинета неизменно наполняла Евсея умиротворением. Как родная гавань, принимающая корабль после океанского перехода.