– Сейка, спишь? – вкрадчиво спросила Антонина Николаевна.

– Нет еще. А что?

– Вчера звонил дядя Сема из Америки.

– Ну?! – Евсей приподнялся.

– Спрашивал обо всех. Сказал, что работает в знаменитой урологической клинике, в каком-то Хюстоне. Купил дом с бассейном. И зачем ему бассейн, этому баламуту? Он и дома мылся раз в год по обещанию. О тебе спрашивал, о Наташке, об Андронке. Еще спросил – не думаешь ли ты с семьей к нему приехать? Полный идиот – спрашивать по телефону такое. Я бросила трубку. За такие разговорчики недолго и в переплет попасть, что он, не понимает?! Ты работаешь в архиве, где всякие секреты. А твой тесть Майдрыкин вообще шишка, спецпайки по всей квартире распихивает. Дурак он, твой дядя Сема.

В ожидании троллейбуса Евсей вдыхал резкий воздух раннего утра, обжигая ноздри и горло влажными тяжелыми глотками.

Народ вокруг собрался тихий, снулый, покорный. Казалось, те же самые полуночники, что вчера спешили в метро и, не успев, через ночь, пришкандыбали к троллейбусу.

Обычно Евсей точно определял место, где предстанет дверь троллейбуса и редко ошибался. Вот и сейчас.

Тяжелая, лобастая морда троллейбуса, стыдливо потупив зенки-фары в снежную хлябь мостовой, виновато прильнула к поребрику, подставляя Евсею складную дверь. Чем Евсей живо воспользовался. Оказавшись в салоне, он плюхнулся на сиденье, показал кондуктору проездной, спрятал его во внутренний карман пальто и отвернулся к окну. Температура воздуха в троллейбусе не отличалась от уличной, только что в лицо не летела всякая мокрость.

Прорычав умформером, троллейбус сомкнул дверь и отправился в утреннюю ночную мглу. Бледные бесформенные пятна огней тянулись по заиндевелому окну, навевая скуку.

В дальнейшем троллейбус пятого маршрута обогнет Исаакий и свернет на Бульвар Профсоюзов, откуда минуты две-три до архива, очень удобный маршрут, когда Евсей ночевал у матери. И к остановке, где Евсей садился, троллейбус прибывал полупустым, это потом он так набьет свою утробу, что, кажется, зады и спины пассажиров выдавят хлипкие стены салона.

«Могла бы и позвонить матери, поинтересоваться – где я, не случилось ли что со мной после того скандала», – вернулся Евсей к ночным мыслям. Но вчерашний гнев его покинул, растворился. Осталась лишь досада. И недовольство собой – ни к чему было вчера срываться, уезжать к матери. Подобные поступки уже теряли остроту, слишком они участились, Наталья стала к ним привыкать, превратила их в спектакль. Когда скандал набирал обороты, Наталья демонстративно выставляла в прихожую пальто, шапку и сапоги мужа, а сама запиралась в спальне.

Евсей потер пальцами льдистую гладь стекла, проявляя в морозной накипи чистую лунку. Он видел полутемный фасад Московского вокзала – троллейбус выползал на Невский проспект.

Евсей отвернулся от окна и оглядел салон троллейбуса, нафаршированный пассажирами. Кто держался за поручни, кто упирался о сиденья, кто льнул к соседям, что маялись в терпеливой позе, прикрыв глаза. Плотный мужчина в коричневой куртке с мутоновым воротником, изловчившись, читал, приблизив – по отсутствию свободного пространства – сложенную газету к самому носу.

– Левка?! – неуверенно окликнул Евсей. – Моженов? Пассажир отвел от лица газету и повернул голову. Он, и вправду он – давний знакомый, джазовый трубач из оркестра Табачной фабрики, буян и заводила – Левка Моженов.

– Севка?! – гаркнул Моженов, словно они были одни в троллейбусе. – И куда тебя несет в такую рань, приятель?

– Куда? На работу, – негромко ответил Евсей, словно извиняясь за развязный Левкин тон.

– Сколько же мы не виделись?! – Он принялся протискиваться к Евсею – А ну, тетка, подвинься.

– Какая я тебе тетка, – сторонясь, проворчала женщина. – Куда прешь-то?

– Цыц! Со времен Хрущева я дружка не видел. Втяни живот-то!

– Куда же я его втяну? – плаксиво вопросила женщина.

– Она же беременная! – весело выкрикнули из задней площадки.

– Сам ты беременный! – возмутилась женщина. Салон оживился, очень уж было нудно стоять в медленном троллейбусе.

Евсей ухватил спинку переднего сидения, приподнялся и уступил место обиженной пассажирке. Обмен состоялся, и Евсей оказался рядом с Моженовым.

– Ты откуда? – спросил Евсей.

– Из тюрьмы еду, – ничуть не сбавляя тона ответил Моженов.

– Да ладно, – Евсей покосился на пассажиров.

– Что ладно? Говорю – из тюрьмы. Десять суток мылился.

– Небось морду кому набил, – буркнула обиженная пассажирка, глядя в окно.

– За изнасилование прихватили, – тотчас отозвался Моженов, глядя на пассажирку. – Такую же осчастливил, а она, привереда, оказалась недовольна.

В салоне повеселели, настраиваясь на продолжение представления. Широкое лицо обиженной пассажирки тронула улыбка.

– А я вот на работу еду, – повторил Евсей, намереваясь погасить кураж задиры-трубача.

Моженов отвел взгляд от пассажирки с видом пса, у которого отняли косточку. Он и впрямь выглядел не совсем привычно. Небритые щеки рельефно обозначали скулы, бледный лоб, мучнистая с синевой кожа. Словно тот, прежний, упругий Левка Моженов спрятался в коричневую куртку, а вместо него куртка предъявила человека, отдаленно напоминающего трубача из джаз-оркестра Табачной фабрики. Да и сама просторная куртка вблизи оказалась мятой, в каких-то масляных пятнах, с кислым запахом мастерской.

– Слышал, ты трудишься в архиве, – проговорил Моженов, – как-то я повстречал Рунича, он и наябедничал. Да и в газетке какой-то встретил твою фамилию.

– Такие вот дела, – почему-то уклончиво ответил Евсей. – Ты где выходишь?

– Через остановку. Пора продвигаться к выходу, – Моженов принялся поворачиваться, тяжело и властно проминая пассажиров.

– Я тоже, пожалуй, пройдусь немного, – решил Евсей и двинулся следом.

Так они и вывалились из троллейбуса – сперва Левка Моженов, за ним Евсей.

– Фуф! – выдохнул Моженов. – Точно как из камеры.

– Слушай, ты и вправду, насчет тюряги? – не удержался Евсей.

– А ты думал, – Моженов одернул полы куртки. – Десять дней парился. От звонка до звонка. Весь снег вокруг Большого дома покидал лопатой.

Евсей хмыкнул, не зная как отнестись к услышанному.

– Ты, чувак, не бзди! – Моженов хлопнул Евсея по плечу. – Не душегуб я, Севка. По фарце залетел. Сняли меня на Плешке. Трузера честным фраерам продавал. То бишь штаны джинсовые фирмы «Лев Моженов и Компашка». Жить-то надо! Из трубы сейчас ничего не выдуешь – советскому человеку «музыка толстых» не нужна. Совсем власть оборзела. А Чайковского, как ты понимаешь, я не лабаю. У меня от «Танца маленьких блядей» прыщи по всему телу, хоть в венкождиспансере прописывайся.