Сны Ocimum Basilicum - Ширин Шафиева

Алтай

15–16 октября

Когда тётушку Хумар обнаружили мёртвой во дворе собственного дома, за убийство был арестован её сын, но среди обитателей Кубинки немедленно разлетелся слух, будто бы Хумар на самом деле задушила виноградная лоза, оплетавшая тело старухи так крепко, что тем, кому приспичило высвободить его, пришлось поработать секатором. Тётушка Хумар была чопчи. Жила она в небольшом, но добротном двухэтажном особняке, который построила после ранней кончины мужа на деньги, заработанные целительством, да и сбережений имела немало – то золота для потенциальной невестки прикупит, то в шкатулку пачку долларов припрячет. Словом, у взрослого сына-бездельника были куда более веские мотивы для расправы с матерью, чем у виноградника (посаженного ещё покойным мужем Хумар во дворе их старой хибарки, на месте которой возвели новый дом). И всё же…

– Я там как раз проходил, за хлебом шёл, – кудрявый таксист Юсиф делился с друзьями в чайхане небывалыми впечатлениями. – Смотрю – ворота к ней во двор открыты, народ стоит, этот хыйяр[1] бегает туда-сюда, орёт. Я так сначала подумал, у него ломка опять, снова мать избивает. Ну и зашёл. Хумар-хала там на земле лежала, а я даже не заметил сначала, потому что, я вам говорю, вся она была в винограднике, только голова торчала наружу. И лицо, знаете, такого цвета, как этот… как его… его мастера наши тут используют всё время…

– Купорос? – подсказал Алтай.

– Ага, порос… – задумчиво повторил Юсиф. – В общем, как будто задушил её этот виноградник.

– Месть ряхмятли[2] мужа, не иначе, – заключил Алтай с иронией. – Я слышал, он её всегда недолюбливал. Но тот факт, что сынок – наркоман безработный, не облегчит дело его адвокату.

Остальные закивали, задумчиво разглядывая светлые костяшки домино, выложенные перед ними на столе. Алтай подумал, что костяшки похожи на маленькие белые шоколадки. В чайхане, к сожалению, к чаю подавали только сахар и твёрдую карамель, способную выкорчевать пломбы, поставленные даже самым добросовестным стоматологом. Воспоминания о временах, когда он ещё готов был с радостью жевать эти противные конфеты, когда не было реставраций в игрушечных молочных зубах, потянули за собой другие, такие древние, что Алтай не мог понять, настоящие они, или это ему приснилось, или он сам придумал, что это ему приснилось, а оно и не снилось вовсе – сны свои он помнил плохо, с тех самых пор, как сходил в армию – и вот он уже сидит и, перестав следить за партией, вспоминает, как однажды в детстве бабушка отвела его к Хумар.

Итак, тётушка Хумар была известная на всю Кубинку – да что там, на весь Баку! – чопчи. Это значит, она зарабатывала на жизнь тем, что выдувала из хворых детей, приведённых к ней отчаявшимися родственниками, комки застрявшего в носоглотках сора – процедура с точки зрения отоларингологии вполне эффективная, но отнюдь не гигиеничная; а также «закрывала место чопа», что с точки зрения отоларингологии и здравого смысла – шарлатанство и выманивание денег у простаков. Пыл, с которым Хумар отдавалась делу, позволял ей извлечь из детских ртов иногда даже то, чего они туда вовсе и не клали, но всегда – что-нибудь сообразно сезону: ранней осенью – ошмётки яблок, поздней – комки гранатовых семян, а иногда даже тщательно пережёванные куриные кости. Клиентов на её сомнительные услуги находилось немало. Видимо, потому, что многим легче притащить ребёнка к целителю, чем следить, чтобы он не тянул в рот всякую гадость.

Однажды, когда четырёхлетнего Алтая необъяснимым образом настигли высокая температура и понос (а всех остальных в семье – не настигли), бабушка, распознав симптомы, отвела ребёнка к Хумар. Так и сказала, крепко взяв угрюмого Алтая за руку: «Сейчас пойдём к Хумар». Что такое «Хумар», мальчик не знал, однако слово его напугало. По дороге он дрожал и представлял себе разные ужасы, но Хумар оказалась всего лишь неопрятного вида женщиной с могучими волосатыми руками, торчавшими из цветастого сарафана так голо и вызывающе, словно говорили: «Вот, глядите, мы ничего не прячем в рукавах, и всё, что вылетит из вашего рта – настоящее». Этими самыми руками она принялась нещадно массировать горло Алтая, и это уже вывело его из терпения к тому моменту, когда она наклонилась, чтобы хорошенько дунуть ему в нос. Дело осложнилось запахом, а пахло от Хумар как от замоченной на ночь в раковине кастрюли из-под супа, и Алтай, до того дня считавшийся лёгким, спокойным ребёнком, вдруг со всего размаха пнул её ножкой в мясистую коленную чашечку и сбежал. Потом, у настоящего врача, выяснилось – в горле у него ничего не застряло, на самом деле он подхватил какую-то инфекцию, потому что бабушка кормила его немытым тутом с дерева…

Тема разговора не исчерпала себя и к полуночи, что неудивительно: поножовщина и странные происшествия с наркоманами на Кубинке – дело обычное, но вот растения-убийцы могли вдохнуть новую жизнь в криминальные хроники этой старой части города. Когда большинству участников собрания начали звонить возмущённые жёны, обсуждение пришлось прервать, и все поспешили по домам. Подняв воротник куртки и низко опустив голову (иначе холодный ветер дул в лицо, и можно было упасть в темноте в какую-нибудь яму), Алтай шёл домой и лицемерно радовался, что не женат и некому названивать ему на встречи с друзьями. Он жил в самом конце извилистого тупика, зажатого между осыпающимися до обнажённого камня одноэтажными домишками. При взгляде на эти строения посторонний наблюдатель мог бы вообразить, что в них живут очень бедные люди, но ошибся бы в большинстве случаев. Жители Кубинки были, скорее, упрямыми.

На подходе к дому Алтая встретило одно из прямых свидетельств этого упрямства: соседское мусорное ведро, перевёрнутое кошками, и содержимое ведра, разбросанное чуть ли не по всему переулку. Соседи и представители кубинской популяции кошачьих вели долгую бескровную войну, в которой главным оружием была непреклонная воля. Каждый день люди выставляли ведро, и каждую ночь кошки его опрокидывали. Никто и не думал найти для ведра другое место или хотя бы купить новое – с крышкой. Так и жили.

Ключ поворачивался туго, Алтай подумал, что пора бы сменить замок, да ещё и дверь покрасить – каждый, кто приходил к нему, считал своим долгом отколупать немного краски, из-за чего на железной двери образовалось ржавое пятно в виде птицы с пышным хохолком и раскинутыми крыльями, которую Алтай подсознательно определил для себя как феникса.

Дом встретил привычной сыростью, запахом прогнивших досок пола, а в холодильнике мертвецом в морге застыл позавчерашний обед. От голода у Алтая кружилась голова, но он всё равно долго стоял во дворе, страдал от грязного ветра и курил. Над ним угрожающе раскачивалась и роняла перекрученные высохшие листья старая шелковица. Виноградник-душитель, ну надо же… Жаль, он этого не видел.

Обезвреженный на неприкосновенное время, отведённое встрече с друзьями, телефон, оказавшись дома, самостоятельно присосался к сети Wi-Fi и начал исторгать из себя оповещения. Всем Алтай был нужен, всем, кто не был нужен ему. Пятнадцать сообщений от Анастасии, или «Нюсики», как она любовно саму себя называла. Первые шесть заканчивались многоточиями, с каждым разом точек всё прибывало и прибывало, а последнее охранялось частоколами из восклицательных знаков и злыми собаками – её коронное «Тебе совсем на Нюсики плевать?!!!!!@@@». «Спокойной ночи, милая», – написал Алтай, надеясь, что этого будет достаточно. В ответ Нюсики послала ему пикантное селфи в ночной сорочке на фоне рваных грязноватых обоев.