Они перешли улицу Гоголя, увязая в снежных торосах вдоль поребрика тротуара.

– Если всех десятисуточников привести с лопатами на Невский, такого бардака со снегом вмиг бы не было. – сказал Левка Моженов, принимаясь топать о тротуар ботинками, стряхивая снежные струпья. Евсей согласно кивал, постукивая сапогом о сапог.

– Как жизнь складывается, Севка? Удачно? – спросил Моженов.

– Не сказал бы, – усмехнулся Евсей.

– Что так? – Он подхватил Евсея под руку. – Или денег мало?

– И это, – признался Евсей.

– Пиши бойчее, – посоветовал Моженов. – И чаще.

– Платят копейки. И неохотно, – вздохнул Евсей. – Не очень хотят вспоминать свою историю, я ведь сейчас пишу по архивным материалам.

– Пиши о рабочих и крестьянах. Или, на худой конец, о фарцовщиках. Или о цеховщиках. Пиши о валютчиках! Потрись у гостиниц, у музеев, – серьезно советовал Моженов. – Походи по судам.

– По моргам, – подхватил Евсей. – Репортаж из морга! На всю газетную полосу.

Они остановились на углу улицы Дзержинского, где и жил Левка Моженов, в доме со стрельчатой, высокой каменной аркой.

– Живешь на улице главного чекиста, а сам десять суток отсидел. Не могли тебе скостить из уважения к памяти начальника? – зевнул Евсей. – Извини. Не выспался.

С чего это ему выслушивать советы Моженова? Человека, в сущности, знакомого лишь по загулам в студенческие времена, куда его затаскивал Генка Рунич, верный «трубоносец» джазиста Льва Моженова.

Капля воды, сорвавшись с крыши, по-птичьи клюнула бурый шрам над бровью трубача. Словно торопя его оставить Евсея.

– Вот что, Севка, – Моженов высвободил правую руку из кармана куртки и зябко протянул Евсею холодную ладонь. – На всякий случай, если тебя крепко прижмет – позвони. Могу кое-что предложить тебе. Работу. Хоть и пыльную, но денежную. Но без вопросов сейчас, я устал. Да и ты не выспался.

К полудню Евсей рассчитывал закончить подкладку дел, что вернулись из читального зала в хранилище Фонда Министерства Императорского двора. Работа нудная, надо было разнести по описям, согласно шифру, два десятка просторных папок в твердом картонном переплете. Это хранилище Евсей знал не очень хорошо, он работал в другом отделе и сегодня подменял приболевшего сотрудника.

Заталкивая в лифт пустую железную повозку, рабочий по развозке объявил Евсею, что следующую партию документов он доставит вечером, у него номерок к зубному. Евсей рассеянно кивнул. Он держал в руках переписку архитектора Монферрана о поставках мрамора с каких-то Тивидийских каменоломен на строительство Исаакиевского собора. По тому же фонду проходили и отчеты по сооружению Александровской колонны на Дворцовой площади. В конце множества «единиц хранения» стояла пышная подпись главного архитектора. А тут этот работяга со своим номерком к зубному.

Евсей знал по опыту – стоит только откинуть плотный картон любого дела этого фонда, как пиши пропало. Вчера он так увлекся Камер-фурьерскими журналами, что почти не осталось времени на свою работу. Невозможно было оторваться от описаний балов, маскарадов, торжеств по случаю коронования императоров. Камер-фурьерские журналы словно лес, из которого не выбраться. А журналы дежурных генерал-адьютантов! Как-то Евсей наткнулся на коллекцию журналов, переданных женой Члена Археологического института Евдокимова. Тогда Евсею хватило материала на целую серию заметок в газету под названием «Чтение на досуге». А вскоре появилась критическая статья «Досужее чтение», где Евсея упрекали в «отсутствии переосмысливания исторического материала». Главному редактору газеты звонили из обкома, выражали недовольство. Довод был прост – в магазинах два сорта колбасы: по два двадцать и два девяносто, и то в основном в Москве и Ленинграде. А газета рассказывает народу о «ленже из телятины» и жарком из индейки с рябчиками.

– Так ведь это меню царского обеда, – оправдывался тогда Евсей перед редактором. – Пусть люди знают, что ели сатрапы.

– Народу плевать на то, кто что ел, – вздыхал редактор. – Народу одно название как быку красная тряпка.

И цензору тогда досталось за Евсеевы публикации.

Чтобы избежать искушения, Евсей на сей раз старался не вникать в содержание документов, раскладывая их исключительно согласно шифру. Тогда он успеет все закончить к обеду. С тем, чтобы после обеда заняться поиском материалов о коменданте Петропавловской крепости фон Майделе, что явился прообразом барона Кригсмута из «Воскресения» Льва Николаевича Толстого.

С некоторых пор отношения Евсея с сотрудниками Отдела использования дали трещину. И причин-то особенных не было – Евсей со всеми одинаково хорошо ладил. Не станут же причиной охлаждения газетные публикации Евсея, основанные на архивных находках? Да, именно так, считала Наталья. Но истинная причина была в другом – Евсей как бы упрекал остальных сотрудников в неумении проявить себя. Ведь многие попросту отупели от тишины и затхлости архива, от унылого вида бесконечных стеллажей хранилищ, от ничтожных окладов. Постепенно Евсей замкнулся в себе, стал скрывать свои архивные находки, даже когда выполнял чисто служебные обязанности. Эти факторы все больше расхолаживали Евсея в его стремлении продолжать научные исследования.

Комплект из «Коллекции Формулярных списков» лежал на потертом сукне старого канцелярского стола. В нос шибал запах пива, потому что стол этот частенько служил сотрудникам местом, за которым отмечалось какое-нибудь торжество. Этому в немалой степени способствовало расположение стола – в укромном закутке, в стороне от глаз начальства. Евсей пиво не выносил, его буквально воротило от одного кислого пивного запаха. Но здесь можно было уединиться для тихой работы, а противный запах Евсей старался задавить прочным картоном папок с документами «Канцелярии Его Императорского Величества по принятию прошений на Высочайшее имя приносящих». Евсею казалось, что именно в этих документах он встретит что-нибудь, связанное с фамилией фон Майдель. Возможно, кто-нибудь из родичей или сам комендант Петропавловки обращался к царю с какой-нибудь просьбой. Канцелярия была образована при Государственном Совете еще в 1810 году и скопила множество прошений о пособиях, пенсиях, определении на учебу. Так, листая документы, Евсей наткнулся на прошение о пособии дочери и внучки Пушкина – Марии Гартунг и Александры Кондыревой. В другой раз – на прошение матери Пушкина о прощении «легкомысленных проступков» ее сына. Встретились также просьбы к царю родственников Гоголя.

Такие «внезапные» документы неминуемо отвлекали Евсея от цели его розысканий. И если не взять себя в руки, задуманное им исследование может растянуться на годы. К сожалению, и алфавитный порядок соблюдался не всегда. К примеру – как сюда попала переписка о состоянии мукомольного дела из фонда Продовольственного комитета? Наверняка кто-то работал с тем фондом и перепутал вложения.

Евсей подпер ладонью левой руки подбородок, а правой с раздражением откладывал в сторону приблудшие документы Особого совещания Продовольственного комитета.