– Вот-вот, – проговорила Лиза, выслушав Евсея Наумовича. – Имеешь полное право есть во сне рыбу на пару с президентом.

– Сырую, – уточнил Евсей Наумович. – И скармливать черным птицам.

– Сырую рыбу – это плохо. К болезни. А черные птицы – дурные вести. Надо что-то предпринять.

– Знаю, – серьезно ответил Евсей Наумович. – Помогает вода из-под крана, с приговором. Или надо огнем свечи осенить воздух у кровати. Впрочем, сегодня – вторник. А вещие сны – с четверга на пятницу.

Лиза пожала плечами и проговорила:

– Пойдешь бриться, побрызгай водой. Для страховки. Евсей Наумович улыбнулся над тем, как она серьезно все это сказала. Протянул руку, взял чайник, чтобы подбавить кипятку в остывшую чашку. Пузатый, замызганный чайник оказался холодным и пустым. Лиза поднялась с места, шагнула к подоконнику, где портьера прятала электрический чайник с палехской росписью. Поднесла его к чашке Евсея Наумовича и плеснула в нее кипяток.

– А тот чайник выброси, – сказала Лиза. – Он кажется старше тебя.

Евсей Наумович хлопнул ладонью по колену.

– Вы что, сговорились?! – весело выкрикнул он. – Эрик тоже меня тем чайником попрекнул.

Лиза хмыкнула и принялась раскладывать бутерброды. С сыром придвинула Евсею Наумовичу, с колбасой – себе. Вопросительно взглянула на Евсея Наумовича – может быть, он предпочтет с колбасой? Нет? Ну и ладно. Лиза надкусила бутерброд и принялась жевать. Ее сомкнутые пухлые губы сжимались и расслаблялись, будто жили сейчас отдельной своей жизнью. Точно океанские моллюски. Евсей Наумович видел такие в рыбных рядах Чайна-тауна – китайского района Нью-Йорка. Нет, пожалуй, он не станет рассказывать Эрику о Лизе. Ни к чему.

И Лиза догадалась, о чем сейчас подумал Евсей Наумович. Ее брови сошлись на переносице.

– Ты что-то хочешь сказать? – обронил Евсей Наумович.

– Я о тебе, Сейка, знаю больше, чем ты думаешь, – через паузу проговорила Лиза. – И о семье твоей. И о прочем.

– Вот как? – Евсей Наумович придержал у рта бутерброд. – Каким образом?

– Твой друг… рассказал Жанке.

– Интересно. Что он мог такого рассказать обо мне? – обескураженно проговорил Евсей Наумович.

– Что ты – неудачник и тюфяк. И на Садовую он ввалился в основном из-за тебя, у которого с женщинами ничего не получается. Вероятно, по тому как ты импотент.

– Что?! – опешил Евсей Наумович.

– Импотент, – повторила Лиза. – И тебя надо приободрить, иначе ты можешь свихнуться.

– Интересно, – Евсей Наумович положил на стол свой бутерброд. – Что еще?

– Ну, вроде все тебя оставили. Из-за твоего несносного характера. Даже сын.

– Так и сказал?

– Вроде так. Жанка – дура, но врать не станет.

– С чего это они вдруг стали меня обсуждать? Делать им было больше нечего?

– Может и так, – кивнула Лиза. – Видно, у него с Жанкой ничего не получалось, он и отфутболил это на тебя, своего старого друга. Мол – все его мысли сейчас о тебе. И на Жанку фантазии не хватает.

– Чушь какая-то, – махнул рукой Евсей Наумович.

– Не говори, Сейка. Это материя тонкая. Когда у мужика не получается, он и не такое придумает, чтобы остаться орлом в глазах женщины. Наши девочки разного наслышались.

– Чепуха, чепуха, – растерянно бормотал Евсей Наумович. – Он другой человек, Лиза. Сильный, волевой, умный. Чтобы разнюниться перед какой-то Жанной, извини меня. Она просто дура не так его поняла. Бывает, что мужчина что-то и сболтнет, многое зависит от интонации, понимаешь.

Евсей Наумович казался сейчас человеком, стоящим перед пропастью, в которую выронил что-то ценное и не решается туда опуститься, поискать.

– От интонации зависит, – повторил он глухо. – Интонация может быть доброй, ироничной, злой, какой угодно. Интонация многое решает.

– Мне кажется, Сейка, – прервала Лиза, – предательство как раз и прикрывается доброй интонацией.

Не хотелось Евсею Наумовичу продолжать этот разговор, ой как не хотелось! Казалось, недосказанное может изменить его жизнь – и он этого боялся. Так много в его судьбе менялось и не в лучшую сторону, что с новыми потерями ему не сладить.

Лиза сидела по ту сторону кухонного столика. Ее лицо, поутру не тронутое косметикой, выглядело совсем юным и незнакомым. Чего-то в нем не хватало для полного узнавания.

– Послушай, Лиза, а где твой амулет? – с натужной веселостью спросил Евсей Наумович.

– Заколка? – Лиза вскинула голову и провела ладонью по светлым прямым волосам, ближе к виску.

– Забыла?

– Нет. Дома оставила. Я же не на Садовую вчера собралась. Чего мне опасаться?

– Вот как. Тот амулет у тебя.

– От дурного сглаза, Сейка. К тебе это не относится. Вот я и оставила.

Евсей Наумович пригладил тонкими пальцами ворот своей рубашки. Чувствовалось, что хочет задать еще один вопрос.

– Говори, Сейка, говори, – подбодрила Лиза.

– Сколько тебе лет, Лиза? – обронил Евсей Наумович. – Извини, говорят, у женщин об этом не спрашивают.

– Тридцать два года. Скоро будет тридцать три. Через два месяца, я – весенняя.

– Мне казалось – тебе гораздо меньше.

– Разочаровался?

– Наоборот. Приблизился. Хотя при таком раскладе не очень заметно.

– А мне так больше нравится, папаша, – засмеялась Лиза, как вчера в метро. – Знаешь, что я хочу, Сейка? Хочу пригласить тебя в театр. На балет. Пойдешь? Не сдрейфишь? Там наверняка встретятся твои знакомые. А тут – я!

– Ну и что?! – воскликнул Евсей Наумович и осекся: Лиза описала ситуацию не вполне для него комфортную.

Приглашает его к особому испытанию – испытанию молвой.

– Ну и что? – продолжал держать марку Евсей Наумович. – Пойду. И с удовольствием. Я сам тебя приглашаю, у меня знакомство в Маринке. Правда, давнее, с тех пор многое изменилось.

– Конечно, – улыбалась Лиза. – После вчерашней встречи у лифта с твоим соседом тебе уже ничего не страшно.

– Именно, – буркнул Евсей Наумович. – Черт бы его взял с его собакой! – Евсей Наумович вложил в свое пожелание особый, известный лишь ему смысл.

И словно в резонанс с тайным смыслом его пожеланию бедолаге Аркадию, невольно втянувшему Евсея Наумовича в историю с убиенным младенцем, – раздался звонок в дверь.

– Кто бы это мог быть? – недоуменно произнес Евсей Наумович. – И так рано.

– Как – рано, Сейка? – подхватила Лиза. – Двенадцатый час дня. Когда мы с тобой легли вчера?

Звонок повторился. Злее и настойчивей. Словно имел на то законное право. И этим пользовался.