на корню предложения устроить в игровой муравьиную ферму или провести конкурс фигурок из редисок. На объяснения, почему в условиях детского лагеря невозможно провести соревнования по плевкам кузнечиками, уходило много Ленкиного терпения, но иначе Виталика было не остановить.

Сегодня была другая ситуация. Мероприятие оказалось настолько важным и ответственным, что Ленка, не имея уже терпения что-либо объяснять, на время репетиции отправила Виталика в вожатскую спать, чтобы тот случайно что-нибудь не сгенерировал. Но Виталик все равно не удержался.

Как следует разбежавшись в проходе между рядами кресел актового зала, Виталик чуть не сбил нас с ног и налетел на Женьку.

– Я хочу сделать Ленке сюрприз, и ты должен мне помочь!

– Полегче, – просипел Валерка, – здесь люди ходят.

За Виталиком паровозом выстроились его дети, один из которых щелкнул Валерку по носу и тут же получил в ответ плевок на джинсы.

– Люди ездят на верблюде! – крикнул обидчик, и Валерка полез через кресла разбираться, кто там на чем ездит.

– По-моему, Ленка не любит сюрпризы, – заметил Женька, косясь на завязавшуюся между рядами кресел драку. – Да и времени уже нет. Мы четвертыми выступаем.

– Это будет хороший сюрприз, – настаивал Виталик. – Ленка одна с детьми весь тихий час номер репетировала, и если ты сделаешь моим грим, она обрадуется. К тому же это ведь из-за вас мы тут все корячимся.

Уперев руки в бока, Виталик высоко задрал нос, чтобы мы еще раз осознали всю глубину своего падения, и приготовился рассказать нам то, о чем его предупреждала мама.

– Начинается, – простонала Анька, вытаскивая из кучи дерущихся Валерку. – Ты теперь всю жизнь будешь эти пельмени вспоминать?

Тряхнув кудрями, она отвернулась к сцене, но вместо того чтобы обидеться, застонала от нахлынувшей на нее нежности. Под аркой из белых шариков одетый в белоснежную тогу, завязанную на плече таким образом, что штемпели «голова» и «ноги» оказывались на нужных местах, стоял сам сын Зевса, сребролукий Феб Сияющий, бог-врачеватель Аполлон Лучезарный и куском изоленты приматывал к микрофону оторвавшийся провод.

– Долбанет! – крикнул Сашка в зал. – Еще давай!

– Сам такой! – ответил ему Марадона и бросил моток изоленты.

Сашка поймал его двумя руками и продолжил чинить микрофон, оставив сидящую в зале Нонну Михайловну в полной уверенности, что концерт уже начался.

– Ну так как, сделаешь? – спросил Виталик. – Только быстро!

– Сделает, – млея, сказала Анька, – конечно, сделает. Он вожатый и должен уметь делать Ленке приятно.

Расстраивать Аньку было опасно, поэтому Женька согласился сделать детям грим, но поскольку в отряде Виталика было тридцать человек, мы сначала шепотом заскочили в Читу, а уже потом все вместе решили, что Ленка достойна сюрприза. Однако на вопрос, что конкретно нужно нарисовать на этих тридцати лицах, Виталик ответить затруднился, потому что не присутствовал на репетициях.

– Симптомы страшных болезней? – предположил он. – На эту тему же все?

Третьему отряду понравилась идея с гримом на тему страшных болезней, поэтому все подтвердили, что по сценарию каждый из них является носителем особо опасного вируса, который поражает кожные покровы и выворачивает глаза наизнанку.

– Глаза наизнанку… – задумчиво произнес Женька и посмотрел на нас с Анькой. – А вы тушь и тени свои, те, фиолетовые, случайно, не взяли?

– Да, здесь лучше, – сказала Анька. – Подождем тут, пока нас объявят.

Выглянув из-за желтой кулисы, она нашла глазами Женьку в белом халате, который склонился с дуофиброй над каким-то мальчиком, и спряталась обратно.

– Педиатр фигов. Леш, ну скажи!

Леха сидел на деревянной скамейке напротив старого рояля, с пластырем на лбу, одна нога в медицинской утке, на другой рваная манжета от сломанного тонометра, и получал бешеное удовольствие от того, что Валерка, изо всех сил давя на грушу, вот-вот перекроет ему кровоток в стопе.

То, чем они занимались, называлось хулиганством, потому что утка, тонометр, пластырь и другие предметы, которые Пилюлькин пожертвовал для викторины, были ценным реквизитом. Раскладывая их на рояле, Маринка строго-настрого запретила к ним прикасаться. Но как только она ушла к отряду завязывать еще десять тог, запрет был немедленно снят.

– Двести сорок на сто тридцать, – объявил Валерка и еще два раза нажал на грушу. – Это нормально?

– Для меня уже нормально, – сказал Леха. – Но, честно говоря, это тушите свет.

– Тушите свет! – радостно крикнул Валерка.

Галя с уже побледневшими усами дернула рубильник, и под Женькино «Иисусе, ни черта же не видно!» концерт начался.

Постановка «Доктора Айболита» на День медицинского работника была лагерной традицией, но Пилюлькину она не нравилась. Его сказочный коллега работал в условиях жуткой антисанитарии, сидя не в медицинском кабинете, а под каким-то непонятным деревом, и принимал там всех подряд с утра до ночи без возможности продезинфицировать инструменты, чем сильно напоминал Пилюлькину его самого.

– Нонна, эта сказка про меня, – каждый раз говорил он, сидя в зале. – Ни бинтов, ни шприцов одноразовых. Корвалол и тот просроченный. Я перчатки одноразовые в тазу стираю!

– Я закажу, закажу, – говорила Нонна Михайловна, срывая целлофан с коробки конфет. – На вот, съешь конфетку. Ты же любишь такие.

Пилюлькин такие любил, но все равно попросил заменить «Айболита» на постановку другой сказки про докторов. По приказу Нонны Михайловны, который она для пущей важности распечатала на принтере, в прошлом году «Доктора Айболита» заменили на «Незнайку», но по каким-то необъяснимым причинам Пилюлькин потребовал вернуть «Айболита» обратно.

– Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, – сказал Эдуард в микрофон, держа его так, чтобы не долбануло, и показал почему-то на Леху, сидящего за половиной блеклого занавеса.

В это время в тусклом свете обклеенного пластырем плафона Анька учила Валерку и Вову мерить давление.

– Леш, это правда, что это неправда? – спросила она, не поднимая головы.

– Неправда, – ответил Леха, сразу поняв, о чем речь, – это правда. Я просто подслушиваю, потому что любопытный и сладкое люблю, а всю работу оно делает. Я, бывает, только мешаю.

От волнения Анька стала еще сильнее сжимать грушу. Леха застонал и, нагнувшись, взял ее за обе руки.

– Если ты рада, то какая разница, кто тебе помог: Дерево или я.

– Ну, предположим, – согласилась Анька. – А если кто-то попросит о тебе?

От неожиданного вопроса Лехины брови подпрыгнули вверх и лоб собрался в ровные складки.

– Издеваешься, что ли? На кой шиш я кому нужен?

Валерка знал слова и поинтереснее, но от того, что взрослый человек сказал слово «шиш», засмеялся так заразительно, что дальше на серьезные темы разговаривать стало невозможно.

– Так, наверное, не раз было, – сказала я, – только признаваться не хочешь.

– Да не было! – настаивал Леха. – Не поверите, каждый вечер жду, а вы все