Кристина выскочила на улицу, и когда за ней хлопнула дверь, Алевтина Эдуардовна нашла внутри себя что-то тягостное и гнетущее, то, что намекало ей: раскаяние пришло слишком поздно, и примирения уже не произойдет. Что-то подталкивало, помимо воли, невидимая сила говорила: «Ты такая, какая есть, вот и доигрывай свою роль, сучка».

Шаг. Еще один. И еще.

Во всем происходящем было что-то неисправимо ужасное, но она была… довольна. Бешено колотилось сердце, лоб покрылся мелкими капельками пота, которые было не скрыть от охранника (кстати, он едва заметно улыбнулся или ей это кажется?). «Впрочем, а ну эти мысли к лешему. Я променяю испуг на принятие, и посмотрим, что ждет меня за этой дверью», – подумала про себя хозяйка, отчего стало легко как никогда, и женщина поняла, что все идет правильно, а потом вновь похолодела, чтобы поддержать многолетний имидж.

Все внутри нее трепетало. Не от страха, а от предвкушения чего-то большего и от грусти по этому миру.

Хуже всего было понимание того, что она стала заложницей собственных нравов и мнений. Всю свою жизнь она была послушным винтиком той системы, которая в один миг была готова обрушиться против нее.

За секунду до того, как открыть злополучную дверь, – «почему злополучную и как научиться любить то, что тебе светит?» – Алевтина Эдуардовна вспомнила ссору, произошедшую между ней и дочерью по дороге на учебу, и мысленно отправила Ане тысячу извинений.

Ощущая себя марионеткой в руках Бога, она подумала, что, если за дверью все сбудется, то ее грехи – это и не грехи вовсе, а смерть послужит ей избавлением.

Ключ в замке повернулся, дверь распахнулась, и точка невозврата была пройдена.

– Ой, это вы? Заходите, мы вас так ждали! – взвизгнул Павел с улыбкой.

Последним, что она увидела, были черные пятна полиэтилена, а затем охранник вырубил ее сильным ударом в затылок.

Он надеялся, что она умрет сразу.

3

– Э не-ет, дорогая вы наша благодетельница. Так легко вы из наших гостей не уйдете, – говорил Павел с ядовитой ухмылкой. – Видите ли, в чем дело. Позвольте, я вам объясню. Есть такая штука, кредиты называется.

Алевтина Эдуардовна извивалась как змея, но зрелище больше напоминало трепыхания перевязанной нитками докторской колбасы.

Когда Павел склонился над ней, стало ясно, что отсюда она не выберется. Слева на стуле сидел охранник. Ей показалось, что он выглядит виноватым.

Помощи ждать неоткуда. Паша продолжил, склонившись над своей заложницей:

– Кредиты бывают разные. Ну, ипотечный никому из здесь присутствующих не потянуть. Даже в складчину, как вы любите говорить. Так что я вам сказку расскажу про другой кредит – кредит доверия называется. Суть в чем – о человеке судят по его словам и делам. И когда одно противоречит другому… – крякнув, молодой человек сделал вид, что проверяет веревки на ее ногах, дернув их на себя, но хозяйке было понятно, что он просто любит смотреть, как ей становится больно. Ведь она в его власти.

Глаза женщины наполнились слезами, она дернулась головой вверх, как жук, опрокинутый на спину. И – все. «Самое страшное – это ограничение свободы, – подумала она, ощутив, как саднят губы, издевательски замотанные скотчем. – Я для него чучело».

– О, хорошо. – Окинув Алевтину Эдуардовну взглядом от ног до головы, как оценивает парень девушку, воспринимая ее как привлекательный сексуальный объект, он погладил женщину по бедру.

– Бля, Паш! Это-то на хера?! – попытался воспрепятствовать облапону охранник.

– Тебя забыл спросить! – огрызнулся защитник сирых и убогих и нехотя продолжил свою мысль: —…и когда одно противоречит другому, это настораживает, согласитесь. А тут, в нашем с вами случае, нет ни слов, ни дел. Одна только ненависть к больным людям и желание в очередной раз посмотреть сверху вниз на нас, бедненьких.

– Ты-то чем лучше? – услышал Павел вопрос. Он не понял, кто это говорил. Сейчас это его не волновало.

– Я чем лучше? Я просто лучше! У всего есть предел, преступив который надежда на благополучный исход – то же самое, что плевок против ветра – не только бессмысленна, но и вредна.

– Но, может быть, и правда лучше остановиться? – снова зазвучал голос.

– Питер – это, конечно, столица, но не настолько культурная.

Опешивший охранник наблюдал, как сумасшедший квартирант отвечал на собственные реплики. В трусливой попытке прекратить издевательство он обратился к мстителю:

– Ты же сам учил на всю Ивановскую, что пользы от поступка должно быть больше, чем вреда…

– И это именно тот случай. – Молодой человек поднялся с колен и взял с кухонного стола заранее приготовленную крестовую отвертку. Не вилку, не нож, а именно – отвертку. Для глаз.

На плите стояла огромная кастрюля с закипающей водой. Скоро будет супчик.

Алевтина Эдуардовна замычала, уже не пытаясь плакать от бессилия.

– Так вот, заканчивая о кредите доверия. Чтобы люди поверили, когда вы обманули их к себе доверие, нужно бегом делать пластическую операцию, менять документы и получать новые ФИО… И вот тогда, может быть, если вы никогда не столкнетесь вновь с прежними людьми – теми, кого обманывали и унижали, у вас появится шанс создать себе хорошую репутацию. Так сказать, с нуля. – Павел улыбнулся, питаясь страхом своей жертвы. Он чувствовал, что дом поможет ему завершить начатое. – Этим мы сейчас и займемся.

Павлу было невдомек, что Алевтина Эдуардовна мычала молитву. Хищным движением руки он воткнул отвертку ей в глаз. Затем – так быстро, как мог – проткнул ей второй.

Он не знал, умерла она уже или нет, но чувствовал, что ей было больно. И пока ей больно, можно поорудовать ножом. Она теперь не более чем мясо.

Алевтине Эдуардовне было безумно больно. Судороги были ужасной силы. Но потом все пропало и на смену безумному страданию пришли небеса. Она вдруг почувствовала себя семилетней девочкой, с удивительной легкостью плывущей в небо, к облакам. Последним, что она помнила, было то, что полет был приятным.

«Все это правда», – подумала она восхищенно и ощутила себя счастливой.

4

И пока в квартире дома на Вознесенском проспекте вершилось действо, торжественное в своей кощунственности, Кристина, справившись со слезами, в тихой и лживой, умершей вместе с Алевтиной Эдуардовной, надежде возвращалась домой.

Парадоксальным образом Кристина понимала тем вечером, что душа ее стала чище, а она сама стала сильнее. И еще хотелось верить, что Алевтина Эдуардовна сейчас в мире, который, как думала девушка, лучше, чем этот.

Одно она знала наверняка – с Пашей она не останется ни за какие коврижки. Он повел себя как хладнокровный убийца, которого она теперь при всем желании не смогла бы полюбить. Вдруг она со всей ясностью прочувствовала, что жизнь и смерть в реальности переплетены настолько, что все попытки отделить одно от другого бессмысленны. Ей вспомнился афоризм из ее школьных времен: «Пока ты жив – ее нет, когда она есть – тебя нет». Теперь, когда девушка давным-давно оставила школьную скамью, Кристина не находила в этом изречении ничего глубокого и гениального. Подумаешь, обычная констатация факта, призванная отрицать смерть, – живи легко, не думая о ней, потому что один хрен сдохнешь.