У хлеба – вкус Зарины. У похлёбки тоже. Сажусь похлёбку есть, Зарину вспоминаю. Чай пью, а Зарина будто рядом. У чая – аромат, как у Зарины. Утром в тени продрогну, от счастья дрожь берёт – скоро на Зарине женюсь. Днём на солнцепёке согреюсь, в жар бросает – Зарину обнимать, целовать буду… Коровью лепёшку на земле увижу – радуюсь, вспоминаю: Зарина в нашем доме корову доить будет. Автомат чищу, запах масла напоминает: «Долго ждать придётся». Думаю: «За делом время быстрее пройдёт». Три раза автомат разбираю-собираю. Пусть Зарина узнает, какой я умелый, ловкий… Куда ни иду – к Зарине иду. Все дороги к ней ведут. В любую сторону пойду, обязательно к Зарине приду, но очень долго идти. Печалюсь: «Почему так далеко?»

Утром Даврон говорит: «В Талхак поедешь. Ты местный, кишлак знаешь – за гида сойдёшь».

Кто такой гид, не знаю, но радуюсь – с Зариной встречусь. Едем. Шухи-шутник рядом сидит. Спрашиваю:

– У тебя жена есть?

По-хорошему спрашиваю. Он:

– Зачем интересуешься? – спрашивает. – Не сам ли жениться задумал? Нет, братишка, не женись.

– Почему?

– Опасно, – Шухи говорит. – Жены разные попадаются.

– У меня хорошая будет, – говорю.

– Откуда знаешь? – говорит. – В нашем кишлаке одна девочка была. Совсем некрасивая, зато сильная. Как бык. Отец-мать откуда-то из других мест к нам переселились. Наш сосед эту девочку своему сыну в жены взял. А сын – Пустак его звали – худой был, слабосильный… Сосед радовался: «Хорошую сноху нашёл. Вместо Пустака на поле отправлю». Хай, ладно. После свадьбы неделя прошла, мимо кладбища иду, на камне кто-то сидит, худой, страшный. Голова опущена, лица не видно. Я испугался, подумал – злой дух, оджина, хотел назад вернуться. Оджина голову поднял, говорит: «А, это ты Шухи…» Смотрю: Пустак. Я подошёл, спросил: «Что такое, брат? Заболел? Наверное, все силы на жену истратил?» Он, бедный, чуть не заплакал: «Э, жена! Я б могилу отца этой жены сжёг». Я удивился, спросил: «Не любит? Играть не хочет?» Пустак: «Ещё хуже – хочет. Играет. Любит, сильно любит», – сказал. «Хорошо тебе, – я сказал. – Почему не радуешься?» Он заплакал: «Задний проход мне, как плугом, распахала». Мне смешно стало, я Пустака обижать не хотел, смех сдержал, виду не подал. Спросил: «Что же, у твоей супруги и плуг имеется?» Ответил: «Имеется, пребольшой». Я спросил: «А женское что-нибудь есть?» Пустак слезы вытер, сказал: «Женское тоже есть, но она до него не допускает». Эта девочка не девочка, а хунсо оказалась.

Ребята гогочут, ругаются, на пол плюют, чтоб отвращение показать…

– Хунсо кто такой? – спрашиваю.

– Универсал, – Шухи объясняет. – И поршнем, и цилиндром укомплектован. Не слышал никогда?

– Нет, – говорю, – не слышал.

– Э, деревня, – Шухи укоряет. – Знать надо, или тоже впросак попадёшь. Такие есть, которые разом и мужик, и баба. Потому их хунсо называют… Слушай, дальше как было. «Никому не говори, – Пустак попросил. – Стыдно. Одному тебе, другу, рассказал». Сосед все равно как-то узнал, рассердился, палку схватил, к отцу хунсо прибежал: «Девочка ваша кер имеет, оказалось! Зачем нас опозорили? Почему изъян скрыли? Почему обманули? Калинг назад отдавайте». Этот приезжий мужик спорить стал: «Не было обмана. Изъяна тоже нет. У нашей Гулджахон все, что девочке иметь необходимо, все есть. А если что-нибудь дополнительное нашлось, то это разве вам в убыток? Наоборот, нас благодарите, что цену не надбавили, невесту с походом отдали». Наглый, да? Сосед приезжего мужика палкой побил, хунсо из дома прогнал. Люди смеялись: «Абдуманон, зачем прогнал? У тебя дочери есть, одну девочку хунсо в жены отдай, на свадьбу деньги тратить не придётся. Впридачу к снохе, зятя получишь».

– Калинг отдали? – Рембо спрашивает.

Шухи сердится:

– Тебе какое дело? Ты, что ли, платил? Э, глупые вопросы не задавай, слушай… Время прошло, я один раз ночью домой возвращался, на нашей улице человека встретил. Он мимо пройти хотел, я узнал, окликнул: «Эй, Пустак, куда?» Он: «Свежим воздухом дышим, гуляем», – сказал, убежать попытался. Я за руку удержал: «Узелок кому несёшь?» Он туда-сюда, крутил, наконец признался: «Жену проведать иду». Я удивился: «Эй, ты же развёлся». Пустак что ответил? «Отец когда выгонял, я даже развод дать не успел, «се талок» не сказал. Выходит, если по закону, всё-таки жена. А мы хороший калинг дали – корову, баранов, шара-бара… Они назад не отдают. Не пропадать же добру зазря».

Ребята хохочут, Рембо говорит:

– Тыква, понял? Сразу не женись, сначала между ног пощупай.

Ребята смеются:

– Нет, Тыкве хунсо не страшен. У него теперь такой кер, что с любым хунсо сладит.

Они меня после того дразнить стали, как я совету Шокира поверил, свой кер травой талхуган с курдючным салом натёр… Оха!.. Распух, притронуться больно. Никому не рассказал, но как-то прознали. Ребята смотреть приходили.

– Эй, Тыква, покажи.

Я не показывал – грех показывать, – но они всё равно смеялись. Другое прозвище мне дали – Кери-хар, Ослиный хер. Даврон услышал, сказал: «Если кто этого бойца ещё раз «кери-хар» назовёт, сильно пожалеет». Испугались, перестали. Когда опухоль ушла, кер, каким прежде был, таким и остался, а ребята до сих пор насмехаются.

– Такой кер нельзя на бабу зря изводить, – один говорит. – Тебе, пацан, в Америку поехать надо. Американы большой олимпийский керодром построят – твой кер за деньги показывать. Тебя рядом поселят, в каморке. Будешь кер охранять, травой натирать… Знаменитым человеком станешь.

– В Америке тоже опасно, – другой перебивает. – Мафия узнает, кер украдёт. Нет, Тыкве в Муминободский район в колхоз Кирова ехать надо. Там в земле глубокая яма есть. Тыква кер в яму засунет, залупа в Америке выйдет.

– Не годится, – Шухи говорит. – Голова-то в колхозе останется. А деньги Тыква как получит?

– Э, американы знают! Деньги как-нибудь по почте перешлют. Мафия залупу украсть захочет, грузовик подгонит, крюком зацепит, потянет… Тыкву наружу вытянет. Тыква рассердится, мафию кером насмерть перебьёт. Американский президент ему орден даст…

В Талхак приезжаем, возле нижнего моста останавливаемся, к мечети поднимаемся. Народа совсем мало. Даврон приказывает: «Ждать на площади. По кишлаку не шастать. Местное население не обижать. Тронете кого – голову сниму». Я думаю: «Жаль, что такой приказ. Пока народ собирается, я бы сбегать успел».

Примечаю, этот шакал появляется. Зову:

– Эй, Шокир!

Подходить к нему не хочу. Хоть он и старший, приказываю:

– Сюда иди!

Думаю: перед ребятами его опозорю. За нос дёрну или ещё как-нибудь. Он к нам ковыляет. Мы, пять наших ребят, кружком стоим. Шокир со всеми за руку здоровается.

– А, Карим, как дела, солдат? Кер вырос?

Шухи-шутник говорит: