Хотя слабых сегодня хоть отбавляй, думает Ерёма. Ну разве это дело, когда человек все свои интересы видит в одном пьянстве? Чего только не придумывают иные мужики, чтобы задурить себе голову. Правда это или нет, только рассказывают, что где-то живет один чудак, который даже изобрел новый способ, чтобы всегда быть пьяным. Он-де глотает дрожжи с сахаром, запивает все это водой и ложится на солнышко или же у печки, дожидаясь, когда в нем созреет брага. Чудеса, одним словом!

Что и говорить, на свете столько баек про эту самую дурь, что и не знаешь, чему верить, а чему нет. Вот тут сынок его старший на днях принес домой какой-то журнал, где на полном серьезе объясняли, почему заяц такой косой. Оказывается, его внутреннее строение кишок представляет собой самогонный аппарат. Даже чертеж привели змеевика. Во как!..

Но Ерёму все эти вопросы не волнуют. Он человек трезвый, и у него много иных интересов. Вместо того чтобы каждый день накачивать себя всякой дрянью, он занимается делом. Вот сегодня он собрался идти в тайгу ставить капканы. Несколько их у него уже стоит, но этого мало. Надо еще как минимум десяток. Участок у него большой, за сутки не обойдешь, так что, скорее всего, придется ночевать в тайге. Потому и бутар берет с собой соответствующий. Перво-наперво это, конечно, киркэвун – цельная шкура старого оленя, которая послужит ему теплой постелью. Ее он положит поверх сэктэ – подстилки из еловых веток, – укроется с головой еще одной шкурой – ирэксэ, – так и проспит до утра. А утром он первым делом накормит оленей и собак, потом возьмет в руки сукэ, нарубит дров и запалит костер. Когда огонь разгорится, он поставит сонан – треногу, наберет в котелок чистого таежного снега и вскипятит чай. А то и талец где обнаружит – этак еще вкуснее. А тальцов в тайге много, так и пульсируют они потихоньку в распадках да среди камней, привлекая к себе всякое зверье. Подойдет, бывало, к какому – а там следов!..

Случалось, и одной ночевки Ерёме не хватало. Это как дело пойдет. Ведь для соболя приманка нужна, потому порой и приходится часами кружить по тайге в поисках птицы. А для этого годится все, начиная с соек и кончая рябцами. Их он и щелкает из своей старенькой «тулки». Он ведь пэктэрэлэн, хороший стрелок, и ему это дело в праздник.

Когда разберется с приманкой, идет ставить ловушки. На это у него уходит много времени. Прежде ведь надо следы прочитать, понять, где проходят соболиные тропы. А они там, где больше птицы, – основного корма зверька. Приметит их пути – и за работу. Ловушки он ставит одну от другой на большом расстоянии – зачем частить? Зверь-то повсюду ходит. Вот и колесит по тайге долгими часами. Бывало, уйдет от своего стана на десятки километров, а потом полдня возвращается назад.

Вот такие дела. Впрочем, ему не привыкать. Главное, как следует подготовиться к походу и при этом ничего не забыть. Оттого Ерёма и задумчивый такой – ведь ему нужно каждую деталь продумать, прежде чем он отправится в путь. А к тому же он не один в тайгу идет – с ним будут олени да собаки. Если бы шел на день, ну от силы на два, можно было бы и налегке весь этот путь проделать. Но тут ведь эти ловушки – их на себе не унесешь. Да и на ездового оленя всю эту канитель не погрузишь. Вот и приходится вдобавок ко всему заниматься упряжью.

Слава богу, этому делу он с детства обучен. Вот и сейчас, запрягая четверку оленей, он ловко закрепил на их шеях кожаные лямки или подеры, пропустив их вдоль брюха животных к вальку и к головкам саней. Теперь оставалось только прикрепить к рогам передового оленя вожжу, метыне, с помощью которой он будет управлять всей четверкой.

Покончив с упряжью, Ерёма принялся укладывать бутар. Дело, казалось бы, нехитрое, но и здесь сноровка нужна. Нарты-то не шибко большие, а грузу хоть отбавляй. Здесь и корм для собак – а это почти полмешка сахарных оленьих косточек и юколы, и пук сена для оленей, но в основном, конечно, это ловушки. У него их много всяких: есть и пасти, и кулемы, и плашки, и капканы, и петли, и черканы… Зверь-то в тайге разный – вот для каждого и нужно свое орудие. А кроме того, у Ерёмы есть несколько ловчих ям. В общем, только поспевай собирать трофеи. Это городскому не понять, как, где и чем промышлять зверя, – вот он и теряется, попав в тайгу, а для Ерёмы это дом родной. Завяжи ему глаза – не заплутает. У него и нюх, как у собаки, и слышит он не хуже зверя. Ничем не уступит тому же волку. Да, они заклятые враги, но они и уважают друг друга за то, что оба сильные и сметливые и что начало у них общее – вот это огромное пространство, имя которому тайга.

Уложив нарты, Ерёма отправился в дом, чтобы поесть перед дорогой и сменить легкую одежонку на теплую. Там у плиты уже вовсю хлопотали женщины. Мать возилась с лепешкой – они ее тут называют колобо, жена Арина готовила ему в дорогу фаршированный олений сычуг и кровяную колбасу, тогда как жена Ефима Мотря разогревала для охотника вчерашний наваристый суп – силэ – из мяса изюбря, которого Ерёма неделю назад подстрелил в тайге.

Было начало ноября. Полузимник. Тунгусы считают его родным братом декабря. В эту пору на севере уже глубокая зима, хотя и месяц-то еще осенний. Вроде как осень в зимнем полушубке. Мороз сковал реку, и только на бурных ее перекатах еще шевелится вода, поднимая над собой густой молочный пар. Этот месяц орочоны называют имм аналоге бега, что значит – месяц падения снега.

Тихо в тайге. Порой эту тишину нарушит ворчанье сойки, а то и дятел-красноголовик где-то неподалеку застучит свою морзянку. Ему откликнется синичка, которая, что-то прощебетав на своем птичьем языке, скроется в кустарнике. Вокруг заячьи тропы. Вчера мела поземка, слизав все старые следы, а это уже новые – их с ночи наколесили косые. А вот уже следы побольше. Это лиса пошла по заячьей тропе в надежде добыть себе пищу. А вот соболиных следов что-то незаметно. Видно, под снегом прячется зверек. То ли за мышами охотится, то ли скрывается от более сильного хищника. Но ничего, скоро здесь появится Ерёма – он-то знает его повадки. Не случайно его в поселке считают лучшим соболятником.

А соболя нынче развелось великое множество. Это потому, что корма для него много. Так всегда: чем больше пищи, тем больше промыслового зверя. В прошлом году было то же самое, потому на международном пушном аукционе в Ленинграде соболиного меха было столько, что его некуда было девать. Оттого и не весь товар продали – часть его до сих пор на складах лежит. И это при том, что цены на него упали чуть ли не вполовину. Такого, чтобы на пушном рынке случился спад, на памяти здешних промысловиков и заготовителей еще не было. Покупатели, а это в основном канадские, американские да итальянские скорняки, подметали все подчистую. А тут, как говорится, перебор вышел. Потому и невеселое настроение у охотников. Боятся: а вдруг промхозы, не сумев в прошлом году сбыть на торгах всю пушнину, возьмут да перестанут принимать соболя? Тогда вся надежда на дичь – уж эти-то их трофеи и местная торговля возьмет при нынешнем дефиците товара на продуктовых прилавках.

Чудные все-таки эти капиталисты, думает Ерёма, которого сама жизнь заставила разбираться в тонкостях мировой экономики. Всякую дрянь берут – лишь бы подешевле вышло, а того не видят, что соболь, который везут на аукцион с Дальнего Востока и из Сибири, – вольный. Мех его богатый, шелковистый – другого такого больше нигде нет…