Убийство в спальном вагоне - Себастьян Жапризо

Поезд прибыл из Марселя.

Но человек, которому положено было осмотреть его коридоры вагона и пустые купе, именовал его «Марсельцем, семь пятьдесят, после которого не грех и перекусить». Пришедший незадолго до этого состав из Аннеси тоже имел прозвище — «Без двадцати пяти восемь». В нем он обнаружил два плаща, зонтик и испорченное отопление. Наклонившись с гаечным ключом в руке над поломкой, он видел, как «Марселец» остановился по другую сторону перрона.

Был ясный и довольно прохладный субботний день, какой иногда выпадает в начале октября. Пассажиры, приехавшие с юга, где еще купались и загорали, с удивлением взирали на струйки пара, вырывавшиеся изо рта при разговоре с встречающими.

Мужчине, осматривавшему проходы в вагонах, было 43 года. Его звали Пьером, но товарищи, подтрунивая, именовали его Бебе[1]. Придерживаясь крайне левых убеждений и размышляя в эту довольно прохладную субботу в 7.53 утра на Лионском вокзале о предстоящей на будущей неделе забастовке, он испытывал лишь чувство голода и желание подкрепиться чашкой крепкого кофе.

Вагоны «Марсельца» должны были отогнать не ранее чем через добрых полчаса. Поэтому, сойдя с поезда из Аннеси, Пьер решил сначала перекусить и в 7.56 уже находился в подсобке в конце пути «М», где с желто-красной чашкой в руке в сдвинутой на затылок кепке обсуждал с близоруким контролером и негром-подручным вопрос: имеет ли смысл забастовка во вторник, то есть в день недели, когда никто, ну решительно никто никуда не ездит?

Говорил он медленно, спокойно, доказывая, что кратковременная забастовка подобна рекламе и что главное — нанести удар по самомнению буржуазии. Его собеседники сказали, что он, конечно, прав. С ним вообще легко соглашались. Это был высокий, тяжеловесный мужчина, с размеренными жестами, тягучим голосом и большими спокойными глазами, очень его молодившими. За ним утвердилась репутация человека, который не вздрогнет, если кто-нибудь неожиданно хлопнет его по плечу, то есть человека с крепкими нервами.

В 8.05 он уже шел по проходам «Марсельца», открывая и закрывая застекленные двери купе.

В четвертом вагоне второго класса, в третьем купе от конца, ему попался забытый черно-желтый шарф, на котором был вышит пейзаж — бухта Ниццы. И, конечно, вспомнил Ниццу, набережную Промнад-дез-Англе, казино, маленькое кафе в районе Сен-Рош. Он был там дважды. Сначала, когда исполнилось двенадцать лет и его отправили в детскую колонию, и потом — в двадцать, во время свадебного путешествия.

Ницца.

В следующем купе он обнаружил труп.

В кино он обычно засыпал еще до начала демонстрации детективных фильмов, но, тем не менее, сразу догадался, что перед ним труп. Женщина с отблесками дневного света в раскрытых глазах лежала на нижней правой полке, как-то странно подвернув ноги, так что ступни оказались на полу. Ее одежда — темный костюм и белая блузка — были в беспорядке, но не более (так он подумал), чем у любой пассажирки, решившей прилечь одетой в вагоне второго класса. Худощавая левая рука убитой вцепилась в край полки, а правая уперлась в тощий матрас. Создавалось впечатление, будто тело застыло, когда она пыталась подняться. Юбка была слегка приподнята на бедрах. Черная лодочка с очень тонким каблуком валялась на соскользнувшем на пол сером дорожном одеяле.

Человек, проверявший вагоны, грубо выругался и секунд двенадцать тупо смотрел на труп. На тринадцатой секунде он обратил внимание на опущенную штору окна, а на четырнадцатой взглянул на свои часы.

Было 8.20 утра. Он снова выругался, соображая, кого надо поставить в известность, и на всякий случай поискал в кармане ключ, чтобы запереть помещение.

Спустя еще пятьдесят минут, когда штора была поднята и солнце осветило колени лежащей женщины, в купе уже вспыхивали «блицы» фотографов уголовной полиции.

Женщина была брюнеткой, молодая, пожалуй, тоненькая, пожалуй, высокая, пожалуй, красивая. На шее, выше выреза блузки, виднелись следы, свидетельствовавшие о том, что смерть наступила от удушения. След, расположенный пониже, походил на маленькие, вытянутые в одну линию круглые пятнышки, верхний же, более глубокий, был плоский, обрамленный черным утолщением. Врач спокойным жестом указал на него присутствующим и подчеркнул, что чернота подтверждает версию о том, что убийца воспользовался грязным ремнем.

Трое мужчин в пальто, окружавших врача, приблизились, чтобы в этом убедиться. Под их ногами затрещали раздавленные белые бусинки. В этих разбросанных повсюду стекляшках — на простыне, где лежала женщина, на соседней полке, на полу и даже на подоконнике, — всюду отражались лучи солнца. Позднее еще одну бусинку нашли в правом кармане темного костюма женщины. Бусы были куплены в магазине стандартных цен в отделе дешевой бижутерии.

Врач сказал, что, судя по первому впечатлению, убийца сначала находился позади жертвы и только потом набросил на ее шею ремень. В результате чего бусы рассыпались. На затылке кровоподтеков не было, целы остались и шейные позвонки. Зато сильно пострадали адамово яблоко и боковые мускулы шеи.

Женщина явно не защищалась. Ногти ее были в порядке, только на среднем пальце правой руки сошел лак. То ли намеренно, то ли во время борьбы убийца опрокинул женщину на полку. Судя по всему, жертва скончалась в течение двух или трех минут. Смерть наступила часа два назад, вскоре по прибытии поезда на вокзал.

Один из мужчин, сидевший в нахлобученной на голову шляпе на краю нижней левой полки, глубоко засунув руки в карманы пальто, едва шевеля губами, что-то спрашивал. Врач профессиональным жестом слегка приподнял голову убитой, присев сбоку от нее, и сказал, что утверждать что-либо определенное еще рано, но, по его мнению, и принимая во внимание действия убийцы, тот был не намного выше и сильнее своей жертвы. То есть подозревать можно как мужчину, так и женщину. Последние, однако, редко душат, вот в чем фокус. Он обследует труп в конце дня в анатомичке. После чего, взяв портфель и пожелав человеку на полке удачи, врач удалился, закрыв за собой дверь купе.

Сидевший мужчина вытащил из кармана сигарету, зажав ее двумя пальцами. Один из его спутников поднес ему огонь, а затем, покрепче запахнув полы пальто, прислонился лбом к оконному стеклу.

На перроне, как раз напротив окна, молча курили сотрудники уголовной полиции, ожидая, когда им освободят помещение. В стороне горячо обсуждала происшествие группа полицейских, ротозеев-служащих и мойщиков окон. Около двери вагона стояли носилки из синтетической ткани с потемневшими ручками.

Человек, смотревший в окно, вынул из кармана пальто носовой платок, высморкался и объявил, что явно заболевает гриппом.

Находившийся позади него мужчина в шляпе заметил, что это очень печально, но что гриппу придется повременить (надо же кому-то расследовать дело) и что именно ему, Грацци, придется этим заняться. Затем встал, снял шляпу, вынул из тульи платок, шумно высморкался и сообщил, что тоже, черт побери, заболел гриппом, положил платок обратно в шляпу, шляпу надел на голову и глухим от насморка голосом сказал, еле двигая губами, что советует Грацци не мешкать. Сумочка. Одежда. Чемодан. Первое — узнать, кто была эта красотка. Второе — откуда она ехала, где проживает, с кем знакома и все такое. Третье — список лиц, забронировавших места в купе. Доложить в 7 часов вечера. Хотелось бы на сей раз услышать поменьше, чем обычно, глупостей. Это было бы совсем недурно. Следствие ведь любимое занятие Фрегара. Общий привет! Главное, уметь все подать. Ясно выражаюсь? Подать.