Впрочем, к слабостям туземцев он относился более-менее спокойно. Для него тунгусы были людьми душевно чистыми и безгрешными. А то, что они с легкостью приобретали вредные привычки, – так то было даже не бесово искушение, а результат их природной наивности. Ну вот такие они доверчивые в своей простоте, такие не защищенные от коварства цивилизации. А коль так, то против них не с молитвой надо – их надо жалеть. И он их жалел. И всех пьяниц местных жалел, и «табашников», которые не выпускали изо рта курительных трубок.

А вот Толяна Антонова он сторонился. Ведь тот был чужим ветром, занесшим в эти края великие пороки, искушая несмышленых таежных людей греховными удовольствиями. Однако к смерти соседа он отнесся по-христиански участливо. Сходил с другими на Черный ключ, а потом и отсидел поминки. Пить не пил, но вот от еды не отказался. И борщ поел, и кутью рисовую, и кисель. В общем, все, что приготовили соседские бабы и девчата, которые и были инициаторами всей этой затеи с поминками. Мужики-то местные хотели просто закопать парня – и дело с концом, но жены их да дочери воспротивились. Дескать, нехорошо это, не по-людски. Так что проводили Толяна в последний путь как полагается.

Ну вот, плутал-плутал парень и доплутался, говорили люди. Слава богу, родители его не дожили до этого дня… Ну разве это нормально – уходить из жизни в расцвете сил? Даже род свой не продолжил. Хотя один ли он такой?..

А они вот что с дружком своим Ванькой, бывшим Эльгиным женихом, отмочили. Когда-то они сошлись на том, что оба выпить любили. Их так «закидушками» тут и звали. Пропьются, бывало, до копейки – жалкие по поселку ходят и все ждут, что их кто-то опохмелит. Бывало, и побираться приходилось. Зайдут к кому – дайте рупь. Если не дадут, одеколона попросят. Кто-то дает им, кто-то прогоняет.

А тут они брагу задумали поставить… Для этого Ванька даже украл на звероферме огромный бидон. В нем бабы мусор всякий таскали, в том числе и лисье дерьмо из клеток, а эти чуть отмыли его – и в дело.

Операцию решили провернуть в антоновской избе. Толян-то один живет. Это у Ваньки целый табор дома. Там и мать с отцом, и братья, и сестры, и племянники. Однако, чтобы поставить брагу, требовались определенные компоненты, а у Ваньки с Толяном, как назло, ни копейки. Пришлось взять в долю еще одного местного алкаша – Веню Маркина, у которого было в заначке несколько сотенных. Тот лишь недавно поселился в этих местах. Дом купил, бабу свою с пацаном привез с Большой земли. Летом-то он у старателей работал – не до выпивонов было, – однако в межсезонье, это когда он дома сидел без дела, пил по-черному.

Обеспечив народ компонентами, Веня тут же поставил свои условия. Бидон, говорит, мы спрячем у меня в доме, потому как вы не дадите созреть продукту – выжрете его раньше времени. Знаю, мол, я вас, сволочей… А те: у тебя жена – как быть с ней? А у него свой на это аргумент. Ну и что, мол, что жена, ведь она целый день на работе (а она у него в магазине торговала).

Что делать – пришлось согласиться. Наполнили они бидон ключевой водой, насыпали сахару, бросили дрожжей, а для пущей дури добавили и рису, после чего поставили все это богатство на пары в чулане, куда Венькина жена сроду не заглядывала. Когда время подошло – приходят, а бидона-то и нет. Куда делся? Не сам же сбежал, едрена вошь! Стали искать. Весь дом обшарили – нет бидона. Вышли во двор, там стали шарить. И в стайку, где у прежних хозяев свинья жила, заглянули, и в гайнушку, согнав бедного Кучума с нагретого места. Не забыли и про сарай, где всякое старое шмутье хоронилось. И среди этого шмутья не нашли.

– А может, в погреб заглянуть?.. Где у тебя погреб? – неожиданно осенило Толяна.

А погреб находился в сенях. Глянули – ба! – точно там. И кто ж его туда? Неужто Венькина Катька? А может, он уже пустой?.. Да нет же, полный! И-их ты, подумали. Вот так силища у бабы… Это ж сколько литров она туда отволокла? И ведь не надорвалась. Больше того, не вылила эту беду на землю. Видно, жалость имеет к продукту человеческого труда. Однако!..

В первый же день они вылакали столько этого пойла, что на следующий день смотреть на него не могли. Однако похмеляться надо было. Снова выпили. Так и пошло: выпьют – похмелятся, снова выпьют и снова похмелятся… В конце, когда в бидоне не осталось ни капли этой дури, нарисовали на бумаге фигу и положили ее на дно. Дескать, какой бы ты, Катька, не была хитрой, но страждущая душа алкаша все равно перехитрит тебя.

Брага здорово подорвала здоровье друзей. Ванька после этого целую неделю печенью мучился. Всю ночь напролет стонет, а утром сил нет, чтобы встать. Так и лежал, голодный да пришибленный, пока не очухался.

Венька покрепче оказался, хотя и того три дня выворачивало наизнанку. Катька, жена его, дивится: что это ты вдруг? А он: не хрен, мол, колбасу протухшую на стол подавать. А разве может здешняя колбаса протухнуть? Она ж сырокопченая – иной в северные края не завозят. Как не завозят сюда ни молоко, ни сметану, ни другие молочные продукты. Правда, в поселке есть несколько своих коров, которых держит в основном русское население. Орочонам же хватает оленьего, только они его не пьют – у них кишки для этого слабые, – разве что кислое.

…Ну а больше всех пострадал, конечно, Толян. Печень-то с желудком у него оказались крепкими – не подвели, вот он и продолжил пьянствовать в одиночку. Продал последнее, что было в доме, и пил. Так и нашли его однажды захлебнувшимся своей рвотою. Первым заметил отсутствие Толяна Ерёма. Заглянул к нему – а он на полу лежит. Синий, окоченевший. Покачал тунгус головой и пошел оповещать население, что-де еще один гражданин их славного Бэркана пал в неравной схватке с нечистой силой.

После смерти Толяна окна и двери в его избе заколотили досками. Ждали: а вдруг найдутся наследники, которые решат оформить дом на себя? Хотя соседи-то знали, что это все напрасные ожидания, потому как еще Гриха Антонов говорил, что у них никакой родни нет. Но закон есть закон. Просто так ведь не пустишь, как говорится, чужое добро с молотка. Так и стоял этот крепкий сруб пустым, так и пялился своими давно немытыми окнами на здешний мир. И каждый, кто проходил мимо него, постоянно с опаской косился на эти его мертвые окна, за которыми, говорили люди, поселилась нечистая сила.

А вот Ерёме и ходить никуда не надо было, чтобы пощекотать себе нервы. Вон он, сруб-то антоновский, из-за городьбы выглядывает. У них в забоке так: первый от поселка это дом Фрола, далее Савельевы живут, после – бывшее антоновское жилище, в котором сейчас злые духи обитают, а уж последним в ряду пристроился Ван, чья фанза стоит аккурат рядом с тайгой.

Эх, Толян, Толян, в который уже раз пожалел бывшего своего соседа Ерёма. Сейчас бы белковал себе в тайге, а вместо этого в холодной земле лежишь. Ведь как любил поохотиться, правда, эта любовь сразу у него и закончилась, как только умер отец. Он тогда и ружьишко свое загнал вместе с патронташем, и лыжи, и всю походную амуницию. Так обычно старики поступают, когда чувствуют приближение смерти. А ведь молодой мужик-то еще был, разве что на чуток постарше Ерёмы. Слабым, однако, оказался…