– Мне пора, – выпаливает Кэти. – Было приятно повидаться.

– Подожди, – останавливает ее Кэлли. – Ты сказала полиции, что в день, когда Ари пропала, она была с тобой?

От лица Кэти отхлынывает кровь.

– Как ты…

Кэлли понижает голос.

– Ник сказал, что она была с ним.

– Ты разговаривала с Ником? Когда?

Кэлли на шаг подступает к Кэти.

– Ложью сестре не поможешь.

Кэти морщится. Я знаю, что Кэлли не хотела грубить: просто она всегда становится холодной, сухой, когда чего-то хочет. «Ты будешь сводной сестрой, Тесса, потому что я похожа на Золушку, а ты – нет».

На ресницах Кэти блестят слезы.

– Я просто сделала то, что она просила. Не представляешь, как поступит папа, если узнает, что об этом я тоже соврала. Мне надо идти.

Кэлли кладет руку на предплечье Кэти. Кэти от ее касания как будто слабеет.

– Мы знаем о сайте, – шепчет Кэлли. – И я знаю, что ты – тоже. Может, она тебе рассказала что-нибудь, что помогло бы полицейским найти убийцу?

– Но они ведь думают, что это сделал Ник, – моргает Кэлли. – Этим утром полиция была у него дома, искала, каким предметом он это сделал.

Я задерживаю дыхание. Что бы полицейские ни искали в доме Ника, это никак не могло быть орудие убийства.

– Они что-то рассказали вам о том, как она умерла?

– Немного. – Кэти вытирает щеки. – Им нельзя, потому что это может помешать расследованию.

Оружие. Кэти думает, что убийца застрелил ее сестру или убил ножом: полиция даже семье не сказала, что Ариэль задушили.

Я открываю рот, но Кэлли толкает меня локтем.

– Кэти, я кое-что знаю про Ари, – говорит Кэлли. – Что перед смертью она, возможно, встречалась с каким-то мужчиной… Она тебе рассказывала о ком-нибудь с сайта? Кого-нибудь там боялась?

Кэти трясет головой.

– Она выбирала осторожно, говорила, что все они просто одиноки, а еще довольно милы. Один с ней даже сексом не хотел заниматься.

– Она о нем что-нибудь еще рассказывала? – спрашивает Кэлли.

– Нет. Теперь мне точно пора. – Кэти накручивает ручки пластикового пакета вокруг запястья. – Мне нельзя разговаривать об Ари с незнакомыми людьми.

Кэти бежит от нас прочь, и мы наблюдаем, как она пропадает в автоматических дверях. Кэлли по-прежнему выглядит решительной, как будто то, что Кэти назвала ее незнакомкой, совсем ее не задело.

– Как думаешь, это мог быть «монстр»? – спрашивает меня Кэлли.

– Тех девушек не насиловали, – говорю я. – Подумай об этом.

Кэлли молчит, когда мы выходим на улицу – как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кэти забирается в пикап, припаркованный у обочины. Пассажирское окно опущено, поэтому нам отлично видно: за рулем сидит Дэрил Каучински.

Он смотрит на Кэти, потом на нас и стискивает зубы. Перед тем как съехать с обочины, он что-то говорит дочке, отчего она бледнеет как полотно.

Один взгляд Дэрила Каучински переменил что-то в Кэлли, раскрутил уже расшатанный винтик.

– Возможно, ты была права насчет него. Кэти сказала, что ей не разрешают говорить об Ари, – говорит Кэлли, ее голос дрожит. – Может, Кэти что-то знает об отце – она могла притвориться, когда говорила, что не знает, кто это сделал.

– Не знаю. – Я пристегиваю ремень, хотя Кэлли и не выказывает желания уезжать с аптечной парковки. – А вдруг Дэрил просто не хочет, чтобы дети разболтали то, что может всплыть в газетах? В новостях не говорилось о том, что Ари работала девушкой по вызову.

– Ты ведь знаешь, он бы на ней живого места не оставил, если бы прознал, чем она занималась. – Выражение лица Кэлли меняется, когда она заводит машину. – Он не умеет себя контролировать. Помнишь собаку?

Я киваю. Кэлли выводит автомобиль со стоянки и едет домой. В детстве я часто задумывалась, убивал ли когда-нибудь Дэрил Каучински человека. Некоторые носят на себе печать жестокости, как камень на шее. Это было видно по опущенным плечам, по покатому изгибу спины.

Есть люди, которым нравится причинять боль, а еще такие, кому для этого достаточно малейшего повода. Те, кто убивает собственных детей, относятся к тому типу, в существование которого я предпочла бы не верить.

– Кэти знает больше, чем говорит, – продолжает Кэлли. – Она пытается защитить отца.

– А может, она пытается защититься от него.

Остальную часть поездки мы с ней не разговариваем. Кэлли заезжает на подъездную дорожку и паркуется. На окне шуршит занавеска. Мэгги знает, что мы дома. И вид у нее недовольный.

– Ты просила у нее разрешения? – спрашиваю я.

Кэлли колеблется.

– Я подумала, что лучше потом извинюсь, чем буду просить разрешения.

– Если она решит, что я втягиваю тебя в неприятности, то отправит меня домой.

– Ой, не надо, – Кэлли глушит мотор. – В ее глазах ты никогда не станешь плохой. Раскрой мне, в чем секрет?

В ее голосе слышится негодование. Она не знает, что неправа. У всех нас свой предел терпения и способности прощать, а у Мэгги он, наверное, больше, чем у обычного человека.

Но тайны, которые я прятала от нее, простить нельзя.

***

Кэлли с Мэгги о чем-то горячо спорят в общей комнате, поэтому я не могу добраться до компьютера и поискать Денни Дэнзинга. Решаю, что пора проверить остальную часть папиного барахла из тюрьмы, посмотреть, не оставил ли он мне там какую-нибудь зацепку, чтобы я смогла выследить маму с Джос. Я поднимаюсь в гостевую комнату и выуживаю из мешка рисунки, пока не нахожу тот, который мне нужен.

Бэр-Крик, 1986.

Информацией о своей семье я едва ли могла бы заполнить даже обувную коробку. Мой отец был в семье одним из пятерых детей; и все, кроме одного, были его сводными братьями и сестрами. Я видела его брата однажды, когда была совсем маленькой. Он жил у нас два дня, а потом пропал с коробкой маминых драгоценностей и стеклянной банкой четвертаков, которые Джослин хранила на комоде.

Год спустя его тело нашли в наркопритоне в Филадельфии. Он умер, кажется, от пневмонии.

Папин отец умер. Папина мама, тучная женщина в цветастом халате, умерла, когда я была еще совсем маленькой. На одной из немногих сохранившихся фото я сижу у нее на колене, в доме в Нью-Касле. Вскоре после того, как было сделано это фото, они с моей мамой поссорились, и мама запретила отцу привозить нас к ней. Бабушка Лоуэлл умерла через пару лет после этого.

И это все, что мне известно о семье отца. Моей семье.

И все-таки этого достаточно, чтобы знать точно: Лоуэллы были не из тех людей, которые обладают частной собственностью. А если бы она у них и была, то отец точно не стал бы хранить это в тайне. Он хвалился даже кучей дерьма, которую сделал поутру. Он и мной хвалился – страшным мужикам, ходившим по дому.