«Ты будешь свободна, хотя я буду очень страдать, возлегая с твоей хозяйкой, а не с тобой», и она посмотрела на растущую луну и не ответила, и он принял это за знак ее любви и прижал ее еще теснее к своей теплой груди.

Теперь полночь, и Леанира ждет у ворот, завернутая в теплую накидку, и, когда Эос, посовещавшись с Уранией, хозяйкой соглядатаев, возвращается во дворец, Леанира подходит к ней и говорит на ухо:

– Андремон. Он хочет поговорить с Пенелопой наедине.

Эос сбавляет шаг, потом берет Леаниру за локоть и бормочет:

– Не здесь.

Они усаживаются у колодца. Во дворце Одиссея мужчина не станет сам добывать себе воду. Камни прохладные, сырые, за черный край кладки цепляется зеленый мох. Эос сидит на темном оголовке, сложив руки на коленях, подавшись навстречу Леанире, готовая протянуть руку и утешить, – так делает Урания, когда хочет от вас чего-то добиться.

– Как давно ты следишь за Андремоном, Леанира?

У Урании Эос научилась тому, что, задавая вопросы, стоит знать ответы заранее. Леанире это тоже известно. Когда греки сделали ее рабыней, пришлось учиться быстро.

– Девять лун.

– А давно ли он взял тебя в свою постель?

Леанира видела, как греки по очереди насилуют женщин Трои, и ей показалось тогда, что делают они это не для удовольствия, не из похоти, не для того, чтобы насладиться женской плотью. Они делали это потому, что все это – вся эта война, с ее яростью, страданием, потерями и болью, – оказалось впустую. Ради чего? Ради того, чтобы город сгорел за одну ночь, а кучка царей забрала себе всю добычу? Когда над пеплом ее родного города взошло солнце нового дня, оказалось, что воины все такие же раненые, окровавленные, потерянные, как и вчера, но только теперь не было больше историй, не было больше поэтов, которые рассказали бы им, что они герои. Так что взамен они сделались зверьми, святотатствуя над живыми и мертвыми, потому что отцы не научили их другому способу быть мужчинами, кроме как выть на алое солнце.

Она думала, что после того дня больше не сможет взглянуть на мужчину. Не сможет улыбаться: ее улыбка обесчестила бы ее сестру, осквернила бы мать, кости которых так и лежали непогребенными в троянской золе. Но вот она сидит у колодца с женщиной, которая стремится стать любимым наушником Пенелопы, которая усмехается мягко и говорит:

– Андремон красивый, правда?

– Три луны. Я… сплю с ним… три луны.

– Ты не?..

Она качает головой. Это вопрос, который задают только женщины.

– Нет. Я осторожна. Я считаю дни после крови. Он… понимает.

– Тебе хорошо с ним?

– Он не жестокий. Не такой, как остальные. Остальные – мальчишки. Он – мужчина.

Эос ждет, сложив руки на коленях. Леанира медленно, долго выдыхает.

– Он хочет поговорить с Пенелопой. Настаивает. Говорит, что только он может защитить Итаку от набегов. Предлагает привезти из Патр семьдесят наемников. Но Пенелопа не хочет с ним встречаться.

– Почему, как ты думаешь?

– Она не может выказывать благосклонность какому-то одному жениху.

– Конечно. Но есть и другое. Ты слышала о набегах на наши берега? Лефкада, Фенера? Разбойники нападают не только для того, чтобы набрать рабов. Они нападают, чтобы от них откупались.

– Андремон не станет так делать. Он хороший человек.

– Ты веришь в это?

– Да. – Она верит. Она не верит. Сердца смертных непостоянны, они трепещут, летя к смерти, неверными крыльями бабочки.

– А я – нет. – Эос быстро встает, похожая на поднимающуюся над речным берегом цаплю. – Я думаю, он такой же, как и остальные.

«Что ты знаешь о мужчинах? – хочет закричать Леанира. – О том, что делают мужчины, когда их легенды разрушены? Что ты знаешь о том, какие они, когда все слова, влитые им в уши: герой, воин, завоеватель, царь, – оказываются ложью? Ты, в твоем дворце, выстроенном из теней и тайн, что ты знаешь?»

Но она не кричит. Она непохожа на Эос, оберегаемую любовью хозяйки, или на Автоною, которой повезло научиться смеяться. Вместо этого она тоже встает и говорит, глядя на Эос:

– Ты попросила меня сделаться близкой к Андремону. Узнать его тайны. Быть твоими глазами. Я говорю тебе то, что вижу.

– И разве он не говорил тебе то, что все остальные мужчины говорят всем остальным служанкам? «Помоги мне, и, когда я стану царем, награжу тебя. Ты будешь свободна». Спрашивал ли он, о чем говорят во дворце, шептал ли предложения тебе, просил ли следить за Пенелопой?

– Конечно. Тот, кто не делает так, глупец.

Эос вздыхает устало.

– Чего ты хочешь? – спрашивает она наконец. – Если Пенелопа выкажет ему предпочтение, остальные увидят в нем угрозу.

– Она раньше тайно встречалась с мужчинами. А та женщина лазит к ней в окно.

– Ты ее не видела. Ты ее не видела!

Гнев Эос такой же, как у хозяйки: стремительный ледяной всплеск, который уходит столь же быстро, как появился. Клитемнестра тоже так делает. Вы, царицы Греции, не такие разные, как думаете.

Мгновение две женщины смотрят друга на друга в вечернем свете, и уступает Эос, не Леанира.

– Я поговорю с Пенелопой, – говорит она.

Глава 24

Телемах упражняется в искусстве быть мужчиной.

Утром он занимается с египтянином за хутором Эвмея. Днем – с Пейсенором и его сворой мальчишек. Недоросли, которых привел старик Эвпейт, отец Антиноя, гужуются в одном конце двора, а молокососы неистового Полибия, отца Эвримаха, – в другом. Телемах и кучка его юных последователей учтиво пытаются дружить со всеми сразу, но на их попытки никто не реагирует. Амфином и Эгиптий бегают от одной группы к другой, так и сяк пытаясь склонить их к сотрудничеству, а вечером, когда ополчение уходит, все в поту и масле, отцы шепчут своим воинам: не слушайте этого Пейсенора, или этого Эгиптия, или кого там! Слушайте только меня. Вы служите мне, а не Итаке.

Телемах обнаруживает, что смотрит на луну. Она толстеет, и ему хватает соображения, чтобы сосчитать дни до того, как она станет полной. Может, в этот раз иллирийцы не нападут. Может, Лефкаде и Фенере просто не повезло.

– Смотрите в глаза врагу, пусть он видит ваше намерение, – нараспев говорит Пейсенор мальчикам, качающимся под весом своих щитов. – Они проигрывают битву там, в ваших глазах: в это мгновение они уже разбиты. Рычите как львы! Взмах меча – это лишь завершение начатого.

Рычал ли Ахиллес как лев? Может быть, решает Телемах. Его глаза были как у Ареса: убивающие одним только взглядом. (На самом деле глаза Ареса не убивают одним только взглядом. Они оцепенели из-за того, что слишком долго смотрели на мир и видели в нем лишь опасность. Это же в конце концов случилось и с Ахиллесом, а потом он погиб.)

На другой стороне острова микенцы – старые воины из-под Трои – стучат в двери всех хижин и мастерских.

– Откройте именем Агамемнона! – орут они. Именем Ореста они пока еще ничего не требуют. Телемах смотрит на них, удивляется, какие потертые у них доспехи, побитые щиты