– Орест молится.

– Нет, я имею в виду, где он… что, правда? – Пенелопа останавливается, перестает вышагивать, смотрит на свою хмурую служанку. – Все время?

– Все время. Я приставила к нему Фебу, чтобы прислуживала день и ночь, и она говорит, что он почти ничего не ест, пьет только воду и постоянно молится Зевсу. Он, похоже, очень… набожный.

– Можно и так сказать. А Электра?

– Она тоже молится, но более привычным образом. Она нашла хорошее место в тени около водоема, где ты любишь купаться.

– Камень над выемкой, куда падает вода?

– Именно так.

– Отлично подобрано место. Продолжай.

– Она там моется достаточно, чтобы счесть это ритуалом, потом намазывает лицо глиной, затем снова купается. Леанира и Автоноя прислуживают ей, но, как только кто-то приходит, она тут же украшает себя грязью и принимает рассеянный и печальный вид. А как только этот человек уходит, она перестает притворяться, ведет вдумчивые беседы с этим своим Пиладом, отправляет приказы и слушает доклады. Позднее, вечером, она возвращается во дворец, снова посыпается пеплом, отправляется в комнату брата, остается там до тех пор, пока не начинается пир, а потом идет за ним, как могла бы идти кормилица за ребенком.

– Как думаешь, Орест знает, что всем управляет его сестра?

– Автоноя сомневается, что Орест вообще что-то знает или что ему до чего-то есть дело. Он погружен в себя.

– Ну да, если человеку вскорости нужно будет убить собственную мать, то, наверное, это неудивительно. На него можно положиться?

– Вероятно, это зависит от того, что ты имеешь в виду. Он никому не грубит, не пристает к женщинам, если они вообще ему интересны. Он всем говорит «спасибо», а у Автонои спросил, как ее зовут, – она говорит, вполне искренне, – не меньше чем четыре раза.

– А как он с Телемахом?

– Он только дважды спросил твоего сына, как его зовут.

Пенелопа вздыхает.

– А Электра? Она… обращает внимание на моего сына?

– Она ему улыбается, иногда берет за руку и говорит, как благодарен ее брат за помощь Телемаху и каким верным союзником Итака всегда была для ее отца. Но Телемах так занят попытками поговорить с Орестом, что я сомневаюсь в том, чтобы он заметил внимание сестры, даже если там было что замечать.

Пенелопа изо всех сил сдерживается, чтобы не закатить глаза.

– Я поговорю с ним. Как там с поисками Клитемнестры?

– Микенцы не знают острова. Они начинают вести себя… невежливо. Семела говорит, вчера они обыскали ее хутор и грубо обошлись с ней и с девочками, украли сколько-то зерна. Чуть не нашли оружие.

– Пошли Семеле мои извинения и подарок. Ты хорошо знаешь Фенеру, Эос? А ты, Урания?

– Недалеко здесь растут цветы, которые, стоит их растереть, источают благоухание, – произносит Эос, подобно поэту, и добавляет более практичным тоном: – Бывали суровые зимы, когда нам приходилось кое-что покупать у фенерцев, что они контрабандой провозили мимо наших гаваней.

– Если бы тебе понадобилось ночью сбежать отсюда, куда ты пошла бы?

– Там, в заливе, много кто рыбачит, – говорит Урания, не сводя глаз с лица Пенелопы. – И дворец недалеко.

– А еще?

– Есть пещеры, но их надо знать. Еще храм Артемиды или хижина старого Эвмея, хотя он не особо гостеприимен.

Пенелопа рассеянно кивает, снова смотрит на море.

– Нам надо сделать так, чтобы микенцы ушли с Итаки.

В пальцах она перекатывает золотой перстень с печатью, которому не место на этом острове. Эос она знает с самой юности, ее и своей: одна – царевна, другая – рабыня, силком приволоченная на Итаку. Урания держала Пенелопу за руку, пока она кричала, рожая Телемаха. И все равно сейчас Пенелопа сомневается. Потом, тряхнув головой, она протягивает руку Урании; перстень лежит на ладони.

– Возьми это.

Урания медленно берет его, поворачивает. Она не сразу осознает, что видит; а потом понимает, и по ее обычно безмятежному лицу разливается страх.

– Это что же… Где ты это нашла?

– На теле мертвого контрабандиста в Фенере.

– Это… ее?

– Думаю, да. Моя двоюродная сестра никогда не понимала ценности всех своих прекрасных вещей. Видимо, у нее было их слишком много.

– Что мне с ним сделать?

– Увезти подальше отсюда.

– Не легче ли просто швырнуть его в море?

– Мне нужно, чтобы оно вернулось.

– Вернулось? Зачем? Когда?

– Как можно быстрее. Нужно, чтобы оно попало на север, на Гирию. Я отправила несколько дней назад гонца, чтобы он разнес весть о моей сестре по западным островам и приказал закрыть гавани. Я отправила его… медленно. Если будешь действовать быстро, то успеешь на Лефкаду раньше него. Никто, кроме нас, не должен об этом знать. Я не могу сейчас допустить, чтобы Орест… потерял уверенность в нас. Кто знает, что учинят женихи, если Микены перестанут давать защиту дому Одиссея.

– Я все сделаю. Что-то еще?

– Да. Наша лодочка для срочных случаев. Кто о ней знает?

– Я, Эос, Автоноя…

Пенелопа кивает, слушая вполуха, глядя на небо, будто ища знамения.

– Может понадобиться посвятить в эту тайну других.

Урания сжимает перстень, поднимает брови.

– Что именно ты хочешь сделать?

Глава 22

В конце пыльной извивающейся тропки, в маленькой долине в самом сердце Итаки, стоит храм, обрамленный невысокими серыми деревьями, которые цепляются за камни этого острова, как скрюченные волосы в подмышке. Более заметный храм Афины, который отсюда примерно в двух часах ходьбы, выглядит потрепанным, но этот смотрится еще хуже. На него явно потрачено меньше царских богатств. Меньше награбленного было принесено сюда в дар, и меньше людей с толстыми животами и заплывшими жиром мозгами приходит кланяться и лебезить на его земляном пороге.

Но посмотрите повнимательнее, и вы увидите, что его грубые деревянные стены и чисто выметенный пол говорят кое-что о преданности тех, кто здесь служит, хотя та, кому они поклоняются, даже не заметила бы этого и ей все равно.

Здесь в воздухе пахнет темно-зеленой хвоей, а еще свежей кожей, сохнущей на солнце. Между камнями, которые прислонены к западной стене, растут дикие белые цветы, как будто бы храм вырос из самой земли, а не построен руками смертных, а над дверью висят гирлянды плюща и сухих лоз.

То дитя, которому посвящено это место, ничто по сравнению со мною и редко показывается среди людей, если только не случается какое-то из ряда вон выходящее святотатство, – но я все же приближаюсь осторожно. Слишком много семейных ссор началось из-за недолжного уважения к храму, а про Артемиду можно сказать одно: она великолепно затаивает зло. В этом мы с ней похожи.

Охотнице служат здесь несколько женщин, но нам есть дело только до одной, потому что мы ее уже видели. Это Анаит, которая стояла на кровавом берегу у Фенеры и знала, как именно режет меч иллирийца. Жрица как раз возвращается из леса с двумя убитыми зайцами на поясе, довольная своей работой, и с изумлением видит, кто пришел помолиться сегодня. Обычно ее прихожане – довольно небогатый народ, а сегодня перед алтарем на коленях стоит сама Пенелопа. Это уже привлекло внимание: