иллирийские шлемы. – Брови ее двоюродной сестры взмывают вверх, и она пожимает плечами. – Поскольку мой муж подчинил себе так много греческих земель, многие греки стали устраивать набеги под видом воинов из варварских племен, кое-как придав себе с ними сходство, чтобы казалось, что они не нарушают мирного договора с Микенами. Это детский прием, его раскусит любой, кто, как и я, много раз принимал при дворе настоящих иллирийских послов и настоящие иллирийские дары.

Вот она; вот та причина, по которой Одиссей женился именно на Пенелопе. Не только потому, что это было удобно и придало ему авторитета, что про нее говорили, будто она дочь наяды и в ее крови есть немножко волшебства. Вот оно, то мгновение, когда ее сестры смеялись, тыча пальцем, и кричали: «Пенелопа – утка, Пенелопа – утка!» – а юная Пенелопа – та, чей отец в младенчестве швырнул ее со скалы, та, кому само море не дало утонуть, послав ей на помощь пусть и не очень изящный, зато доблестный утиный отряд, – сидела, и хоть девочки смеялись, и кричали, и дергали ее за косы, она будто бы пребывала в каком-то ином мире, в другом месте, где ни насмешки, ни оскорбления не могли достать ее, и в ее лице не было ни боли, ни обиды. Наконец им надоело дразнить камень, а Одиссей сел рядом с нею и сказал: «Бессмысленно задирать океан, правда?» – и она подняла глаза на него и промолчала в ответ, но уголок ее губ тронула улыбка согласия.

И вот теперь Клитемнестра, дочь Зевса, сидит в неряшливой хижине на Итаке и говорит с Пенелопой так, как говорила в детстве; а в ответ на нее словно смотрит вода, поверхность которой даже не дрогнет, проглатывая брошенные камешки.

– Ты убила Гилласа в ту ночь, – вздыхает Пенелопа. – Полагаю, ты заплатила ему, чтобы он переправил тебя из Микен на Итаку, а потом собиралась продолжить отсюда путешествие на запад. Но по пути он либо задрал цену так, что ты больше не захотела платить ему, либо понял, кто ты такая, и сообразил, что выручит гораздо больше, если предаст тебя. Да?

– Контрабандисты жадные, – отвечает Клитемнестра, пожав плечами. – Гиллас был не очень жаден и не так уж глуп. Но он угрожал мне, говорил со мной так, будто я какая-то… беженка из Трои! Он собирался предать меня. У меня не осталось выбора.

– Он не ждал от тебя беды. Ты смогла подойти очень близко, почти вплотную, и вонзила свой нож, тот, что сейчас у Семелы, прямо ему в горло.

Клитемнестра не отрицает этого. Она, может быть, даже гордится этим, как я горжусь ею.

– Однако, убив его, ты потеряла удобный путь бегства с Итаки, а его тело скоро бы нашли. Здесь тебе повезло. Явились не иллирийцы, и ты смогла бросить его труп вместе с остальными убитыми. Просто мертвый среди мертвых.

– Ты знаешь, почему налетчики напали именно на эту вшивую деревушку? – спрашивает внезапно Клитемнестра, наклоняясь вперед в свете огня. – Хочешь знать?

– Фенера была прибежищем контрабандистов: там было чем поживиться и не было никакой стражи.

– Любой царице положено такое знать. Но откуда это знали разбойники? Я знаю. Я могу тебе сказать, если ты вежливо попросишь. Я не единственная, кто наблюдал, как горит деревня.

Пенелопа сжимает губы.

– Ты убила Гилласа, оставила его тело, а потом явились разбойники. Это ясно. Но ты уже заплатила ему за часть пути, чтобы он довез тебя до Итаки. Ты отдала ему золотую вещь с печатью Агамемнона. Перстень – другого такого не сыщешь.

– Ты нашла их?

– Нашла.

– Где?

– На трупе Гилласа.

– Ха! Я всегда знала, что ты ворона, а не утка! Оба вы, царь и царица Итаки, падальщики, подбираете крохи с чужих столов.

– Я та царица, которая может спасти твою жизнь, сестра.

– Какая же ты царица? Кто-нибудь кланяется, когда ты идешь мимо; кто-нибудь воспевает твое имя? Вот я – я знаю, что такое править.

– Знала когда-то. А теперь ты просто убийца. А когда тебя найдет Орест, ты станешь трупом.

– Он благонравный мальчик, – резко отвечает она и повторяет тише: – Он благонравный мальчик.

Агамемнон впервые встретил Клитемнестру как раз после того, как убил ее мужа. Их маленький сын плакал в соседней комнате – он появился совсем недавно, и тело Клитемнестры еще болело от родов. Она выхватила кинжал с пояса Агамемнона и попыталась вонзить в его сердце, но он перехватил ее руки и держал ее, а его воины зашли в ту комнату, где был младенец, и младенец перестал плакать. Клитемнестра не сводила глаз с лица мучителя, и в них была такая ненависть – ничто и никогда так не опьяняло его.

Я заполучу это, думал он, пока она пронзала его взглядом.

Я подчиню это.

Агамемнону всегда нравилось что-нибудь подчинять. Кинжал он подарил ей на свадьбу, и она взяла его, не сказав ни слова.

– Я не могла понять, как тебя выманить, после того как ты убила Гилласа, – признается Пенелопа, а серая заря распарывает тьму на горизонте. – Хотя Итака и маленькая, тут есть где спрятаться. Ты была не на пустошах: ты слишком изнеженная. Не в деревнях, не на Кефалонии – иначе либо мои люди, либо микенцы уже нашли бы тебя. Самым логичным казалось искать убежища в храме – в том единственном месте, которое микенцы не разберут по кирпичу и святость которого я не нарушу тоже. Не в храме Афины: опять-таки, я бы узнала. Там собирается очень много знатных мужчин и полно любопытствующих глаз. Так где же? Может, у алтаря Артемиды? Он далеко от города, это святилище для женщин, хоть у этой богини и весьма недружеские отношения с твоим народом. Он достаточно близко, и жрицы защитили бы тебя, приди ты к ним в нужде. Они не смогли бы защитить тебя, если бы ты оттуда ушла, конечно, но вряд ли ты соберешься выбираться с Итаки, пока по острову рыщут люди Электры. Я помню, что ты воплощение нетерпеливости, порывистая и беспокойная. Прятаться, наверное, было пыткой.

– Я научилась терпению, сестра.

– Но недостаточно, – отвечает Пенелопа резче, чем хотела. – Поскольку я была почти уверена, что ты в храме, оставалось только решить, как тебя оттуда вытащить. На Итаке подозревают, что, если из затеи с женихами ничего не выйдет, мне придется бежать к моим союзникам на других островах. Для этого я держу лодку: о ней никто не знает, но она всегда готова к выходу в море. Понадобилось всего лишь обсудить ее с Анаит в ее храме. Итакийцы обожают сплетничать, а Анаит… ну, думаю, она была счастлива, что ты сама уйдешь из ее храма и ей не придется нарушать священную клятву защиты. И вот ты здесь.

– Вот я здесь, – соглашается Клитемнестра. – И теперь я яд для тебя.

Пенелопа ерзает на своем сиденье, наклоняется вперед, сплетая пальцы,