В крови еще жили воспоминания о битве, и я предпочелпокончить с ними побыстрее, а потом отодвинул труп в сторону и аккуратно сложилруки покойника на груди. И понял, что хочу еще крови.

Живой крови.

Я пошел вперед, мимо руин и развалин, наступая на гниющиеразлагающиеся трупы, пока не набрел на одинокого солдата с мешком награбленногодобра на плече. Он потянулся за мечом, но я успел схватить его и впиться вгорло. Солдат умер слишком быстро. Но я насытился. Труп упал к моим ногам.

До дома я добрался в полном изнеможении.

Мой сад превратился в кладбище – повсюду валялись разбухшие,смердящие трупы.

Все до единой книги сгорели.

Я плакал, не в силах поверить, что мои египетские свитки,содержавшие древнейшие легенды о Матери и Отце, исчезли в пламени.

Ценнейшие свитки, которые я забрал из старого храма вАлександрии в ночь, когда вывозил из Египта Мать и Отца. Те свитки, гдеговорилось, как злой дух проник в вены Акаши и Энкила и как появилось на землеплемя тех, кто пьет кровь.

Все пропало. Обратилось в прах. Вместе с римскими игреческими поэтами и историками ушла моя жизнь. Ушла вместе с тем, что я успелнаписать.

Я винил себя в том, что не скопировал древние египетскиелегенды, что не спрятал их в святилище. В конце концов, где-нибудь в чужихстранах на базарах еще можно найти Цицерона, Вергилия, Ксенофона и Гомера.

Но египетские легенды – утрата невосполнимая.

Интересно, расстроит ли потеря записей мою прекраснуюцарицу? Важно ли ей, что предания сохранились лишь в моей душе, в моем сердце?

Я вошел в свою обитель, превратившуюся в развалины, ивзглянул на то, что осталось от фресок на почерневших стенах, поднял глаза кпотолку, опиравшемуся на обгорелые балки, готовые обвалиться в любой момент...

Перешагнув через груды обуглившихся досок, я навсегда ушелиз дома, в котором прожил не один век.

Медленно ступая по улицам, я видел, что город уже началоправляться от постигшего его несчастья. Захватчики не смогли спалить все:слишком велик был Рим, слишком много было построено здесь каменных зданий.

Но что мне до жалких христиан, спешащих на помощь своейбратии, до обнаженных детей, оплакивавших погибших родителей? Слава богам, Римне стерли с лица земли. Отныне меня это не касается. Придут новые завоеватели.Люди, остающиеся в городе в надежде отстроить его заново, подвергнутся новымунижениям. Но только не я.

Я направился обратно в святилище, спустился по лестнице, безсил опустился на пол в уголке и закрыл глаза.

Так я впервые погрузился в долгий бессмертный сон.

До тех пор я поднимался практически каждую ночь и посвящалвыделенное мне тьмой время либо охоте, либо доступным мне занятиям иразвлечениям.

Но теперь я перестал реагировать на закат солнца.Точь-в-точь как ты в ледяной пещере.

Я спал и чувствовал себя в полной безопасности. Знал, чтоТем, Кого Следует Оберегать, ничто не угрожает. До меня доносились звуки мирасмертных, я слышал, что на Рим обрушивается одно несчастье за другим. И почелза лучшее спать.

Возможно, меня вдохновила история о Боге Рощи, способномцелый месяц голодать в заточении, а впоследствии все же подняться и принятьжертву.

Я молился Акаше: «Подари мне сон. Подари неподвижность.Подари безмолвие. Избавь от голосов и шума. Даруй мне покой».

Так я проспал не один месяц. Но в конце концов началиспытывать ужасный голод: мне снилась кровь. Однако я упорно оставался лежатьна полу святилища, не открывая глаз даже по ночам, когда появлялась возможностьвыбраться во внешний мир и побродить там, не обращая внимания на происходящеевокруг.

Однако я не мог заставить себя вновь увидеть любимый город.И не представлял, куда мне идти.

Потом наступил странный момент. Мне снилось, что в святилищепришли Маэл и Авикус, что они убеждали меня встать и предлагали свою кровь,дабы придать мне сил.

– Ты голоден и слаб, – говорил Авикус. Он казался оченьгрустным. И ласковым. – Рим еще жив, – сообщил он. – Городосаждали готы и вестготы, но старые сенаторы никуда не уехали. Они высмеиваютнеотесанных варваров. Христиане собирают вокруг себя бедноту, раздают хлеб. Нетв мире силы, способной убить твою столицу. Аларих умер, и от его армии ничегоне осталось – словно на него пало проклятие за все злодеяния.

Обрадовался ли я? Не знаю. Пробуждение слишком большаяроскошь. Я не мог открыть глаза. Мне хотелось только одного: остаться в тишинеи одиночестве.

Они ушли. Наверное, они приходили еще – кажется, я видел их:горела лампа, они что-то говорили, – но это было как во сне и меня некасалось.

Минули месяцы, затем годы. Тело мое ослабело, лишь Мысленныйдар никак не хотел засыпать.

И меня посетило видение. Я смотрел на себя со стороны. Ялежал в объятиях женщины, прекрасной черноволосой египтянки. Это была Акаша.Она успокаивала меня, говорила, что я должен спать, что мне не угрожает дажежажда – ведь я пил ее кровь, а значит, стал не таким, как все другие вампиры.Голод мне не страшен. Окончательно ослабеть мне не суждено.

Мы лежали на кровати, задрапированной тонкой полупрозрачнойтканью, в великолепных покоях с шелковыми занавесями. Я видел золотые колонны,увенчанные листьями лотоса. Ощущал мягкость подушек. Но самое главное – ячувствовал уверенные и теплые объятия моей утешительницы, повелевавшей мнепогрузиться в сон.

Так прошло много времени. Потом я поднялся и вышел в сад –да-да, в тот самый сад, который упорно рисовал на стенах. Только этот сад былнесравненно лучше моего. Я обернулся, чтобы взглянуть на танцующих нимф, но ониоказались проворнее меня и исчезли из виду прежде, чем я успел их рассмотреть.Вскоре стихло и нежное пение – нимфы убежали слишком далеко.

Мне снились краски – яркие и чистые. Хотелось немедленновзяться за кисть и воссоздать сад вживую.

Нет, я должен спать...

Наконец мой мозг окутала божественная темнота, сквозь пеленукоторой не проникали никакие мысли. Я знал, что Акаша обнимает меня, чувствовалприкосновение ее рук и губ – и больше ничего.

Так прошли годы...

Да, прошли годы...

Внезапно глаза мои сами собой открылись.

Мной завладело необъяснимое, тревожное чувство – словнонапоминание о том, что я по-прежнему остаюсь живым существом с головой, рукамии ногами. Я не шевелился, вглядываясь во тьму, и чуть позже услыхал громкийзвук шагов. В глаза ударил яркий свет.

А следом раздался голос:

– Мариус, идем с нами.