Это был голос Авикуса.

Я попытался встать с каменного пола, но не смог, не в силахподнять даже руку.

«Лежи, – велел я себе. – Лежи и думай. Думай отом, что могло случиться».

Авикус встал передо мной, держа в руках маленькую бронзовуюлампу, отбрасывавшую на стены дрожащие отблески.

Он был одет в роскошную длинную тунику, рубашку, похожую нате, что носили солдаты, и готского покроя штаны.

Рядом стоял Маэл, облаченный в столь же богатое платье. Егосветлые волосы были аккуратно зачесаны назад, в лице не осталось и следа былойзлобы.

– Мы уезжаем, Мариус, – объявил Маэл, бесхитростноглядя на меня широко открытыми глазами. – Поехали с нами. Давайпробуждайся от своего мертвецкого сна – и поехали.

Авикус опустился на одно колено и отставил лампу в сторону,чтобы свет не слепил мне глаза.

– Мариус, мы уезжаем в Константинополь. Мы нанялисобственный корабль, купили рабов-гребцов, взяли своего капитана и слуг,которым платят столько, что они не будут задавать лишние вопросы иинтересоваться, почему мы так любим гулять по ночам. Ты должен уехать с нами.Оставаться нет смысла.

– Послушай, что тебе говорят, – вмешался Маэл. –Знаешь, сколько ты проспал?

– Полвека, – с трудом прошептал я. – И Рим обращенв руины.

Авикус покачал головой.

– Гораздо дольше, друг мой. Ты даже не представляешь,сколько раз мы пытались тебя разбудить. Мариус, Западной империи больше нет.

– Отправляйся вместе с нами в Константинополь, –повторил Маэл. – В самый богатый город мира.

– Возьми мою кровь, – предложил Авикус, намереваясьпрокусить свое запястье. – Мы тебя не оставим.

– Нет, – ответил я. – Сам встану.

Не уверенный в том, что Маэл с Авикусом разобрали мои слова– я и сам их почти не расслышал, – я медленно приподнялся на локтях;вскоре обнаружил, что уже сижу; потом умудрился встать на колени и наконецвыпрямился во весь рост. Голова закружилась.

Моя ослепительная Акаша возвышалась на троне, глядя куда-товдаль. Царь тоже ничуть не изменился. Однако обоих покрывал слой пыли –невообразимая, преступная небрежность! Цветы в вазах увяли, засохли и походилина пучки сена. Но кто был в этом виноват?

Спотыкаясь, я побрел к возвышению. Увидев, что глаза моизакрылись, Авикус вовремя успел меня поддержать – очевидно, я чуть не упал.

– Прошу вас, оставьте меня, – еле слышно попросиля. – Ненадолго. Я должен помолиться, выразить благодарность за утешение,полученное во сне, а потом присоединюсь к вам.

Приказав себе тверже держаться на ногах, я снова сомкнулвеки.

Передо мной тотчас пронеслось видение: я, лежащий на пышнойпостели в роскошном дворце, и Акаша, моя царица, сжимающая меня в объятиях.

Я увидел шелковую ткань, трепещущую на ветру. Но видениепринадлежало не мне: оно родилось не в моей голове. Кто-то передавал мне своимысли, и я понимал, что исходить они могут только из одного источника.

Я открыл глаза и вгляделся в безупречное мраморное лицоАкаши. Менее красивая женщина не продержалась бы столько столетий. Ни у кого нехватало мужества покончить с ней. И не хватит.

Но внезапно поток моих мыслей прервался. Авикус и Маэл никакне могли уйти.

– Я поеду с вами, – произнес я, – но я долженостаться один. Подождите меня наверху.

Они подчинились. Услышав, как они поднимаются по лестнице, явзобрался на возвышение и склонился над моей неподвижной царицей – как нельзяболее почтительно и одновременно как нельзя более дерзко. Наконец я осмелилсяна поцелуй, способный убить меня в течение секунды.

Ничто не нарушило покой святилища, никто не шелохнулся.Божественная чета оставалась спокойной. Рука Энкила не дрогнула. Акаша и бровьюне повела. Я стремительно вонзил зубы в ее плоть и большими глотками, поспешнои жадно принялся пить густую кровь, вскоре погрузившую меня в грезы о залитомсолнцем чудесном саде, полном цветущих деревьев и роз, о саде, окружавшемдворец, о саде, где ни один цветок не появился сам по себе, а был посажен позаранее продуманному царственному плану. Я увидел спальню. Увидел золотыеколонны. И будто наяву услышал голос, прошептавший лишь одно слово: Мариус.

Душа моя расправила крылья.

Я снова услышал свое имя, эхом пролетевшее по шелковымдворцовым покоям. Сад озарился ярким светом.

Содрогнувшись всем телом, я понял, что больше не проглочу никапли, и отпрянул. Края крохотных ранок сомкнулись, кожа царицы вновь сталадевственно-чистой, и тогда я приник к ней в долгом поцелуе.

Потом, упав на колени, я всем сердцем благодарил царицу, ибони секунды не сомневался, что она охраняла мой сон. Ни секунды. И я знал, чтоэто Акаша заставила меня очнуться. Ни Авикус, ни Маэл не справились бы со мнойбез вмешательства свыше. Она принадлежала мне, только мне, и наша связь сталакрепче, чем в ту ночь, когда я вывез ее из Египта.

Моя царица...

Наконец я выпрямился, окрепший и просветленный, готовый кдолгому путешествию в Византию. Теперь рядом со мной Маэл и Авикус – онипомогут уложить наших Священных Прародителей в каменные саркофаги. Впереди меняждет немало бесконечных ночей, и в море я еще успею оплакать мою несравненнуюИталию, потерянную навеки.

Я не смог устоять перед желанием посетить Рим и вопрекисоветам Авикуса и Маэла последующие ночи неизменно бродил по его улицам. Ониопасались, что я не понимаю, сколько времени провел в забытьи, но напрасно. Язнал, что прошло почти сто лет.

Величественные здания, построенные во времена расцветаимперии, лежали в руинах, и те, кому нужен был строительный камень, постепеннорастаскивали то, что еще осталось. Огромные статуи валялись на земле, почтискрытые высокой травой. Мою улицу было не узнать.

Население города сократилось до нескольких тысяч человек.

Тем временем христиане продолжали проповедовать, и ихдобродетель вселяла надежду. А поскольку среди захватчиков тоже было немалопочитателей Христа, многие церкви оставались нетронутыми. Римский епископстарался защитить их и поддерживал прочные связи с Константинополем, городом,правившим и Востоком, и Западом.

Но те немногие старые семьи, которые не пожелали покинутьРим, подвергались бесконечным унижениям. Им приходилось служить новым хозяевами уповать на то, что грубые варвары – готы и вандалы – приобретут хоть какой-толоск, полюбят книги и станут уважать римское право.