Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Элина потеребила уголок одеяла.
– Наверное.
Сова почесал в затылке.
– Понятно.
Затем он спросил, какое отношение ко всему этому имеет Ям-озеро. Элина рассказала, что его использовали и раньше.
– Каким образом? – уточнил Сова.
Элина сказала, что в дневнике у матери есть запись о том, как она произнесла на озере то же самое заклинание, очень давно. Щука неслучайно оказывается в Ям-озере каждую весну. Она приплывает туда именно ради этой магии. Кто так все устроил или как оно само устроилось, не знала и мать Элины. Однако, по словам матери, озеро – это старинный алтарь, на протяжении веков служивший колдуньям, а может, и тарарамным ведьмам. На самом деле озеро бездонное, оно только кажется мелким. Мать пыталась определить его глубину шестом – проткнула палкой слой торфа и обнаружила, что палка уходит вглубь бесконечно. Мать считала, что на дне озера есть отверстие, ведущее в недра планеты, где имеется вход в другую реальность. Между этими двумя мирами и перемещается щука, которая передает послания.
– И этот другой мир, наверное, мир мертвых? – сказал Сова.
– Ну, в том числе.
По словам ее матери, колдовать можно было только весной, после того как с наводнением в озере появлялась щука. Само заклинание состояло из двух частей. В первую весну щуке нужно было скормить что-то личное. Волосы, ногти или, как в данном случае, заколдованный камень. Так помечался объект проклятия. При этом щуку не ловили, ей давали нырнуть и забрать с собой часть личности проклятого.
Но на этом этапе проклятому было еще не о чем беспокоиться.
Следующей весной в озере появлялась другая щука, черная. Нутро этой щуки хранило душу проклятого, и если щуку не выловить из озера, прежде чем пройдет год после проклятия, она унесет эту душу с собой в Маналу – мир мертвых.
Если щуку выловить и убить, то плененная душа освобождается еще на год. Следующей весной все повторяется. И на следующий год тоже.
– Что значит «унесет душу в Маналу»? – спросил Сова охрипшим голосом.
– Смерть.
– Твою и Йоусия?
– Да.
– Сколько у вас остается времени? Похоже, уже мало?
– Срок – завтра в девять.
– Черт возьми!
– Ага.
– А ты обращалась к кому-нибудь за помощью?
– Ну…
– Не надо мне снова рассказывать про Олли-Колотуна. Послушай, а ты уверена, что это проклятие и вправду действует?
– Да, – сказала Элина, и ее вырвало прямо на пол гостиной.
Сова вскочил на ноги. Элину вывернуло снова. Сова принес тряпку и ведро, протянул его Элине и спросил, как она. Элина лишь кивнула, сжимая ведро в руках.
– Прости.
– Глупостей не говори.
Сова проводил Элину до кровати. Потом пошел убрать рвоту и вернулся к Элине.
– Меня знобит, – сказала Элина.
Сова помог ей забраться под одеяло. Элину трясло. Сова принес из гостиной еще одно одеяло. Присел на кровать в ногах у Элины.
– Погладь мне ноги, – сказала Элина.
– Что?
– Погладь мне ноги.
Сова погладил ее по ногам.
– Лучше? – спросил Сова.
– Нет.
Они оба сели.
– Нам надо отправляться на поиски полосатонога, – сказала Элина. – Я только минутку отдохну.
– Сегодня ночью мы никуда не пойдем. Где ты раскопала этого Олли-Колотуна?
– В маминых дневниках.
Сова потер глаза.
– Если бы я только знал, что она там понаписала, я бы их тебе не отдал.
– Отдал бы.
– Ну, отдал бы, конечно. Я обещал твоей матери.
– У тебя нет никаких идей?
– Мне бы с ним поговорить.
– С Олли-Колотуном, что ли?
– Ну.
– Эта идея такая же идиотская, как и моя.
– Может, он понял бы.
– Скорее, он просто оторвет тебе голову.
– Может, и так.
Они задумались.
– Погоди-ка, – сказал Сова. – Я знаю, где мы раздобудем хобот полосатонога.
– И где?
– У знакомого мужика из Ала-Калтио есть один на шкафу.
– Наверняка этому хоботу уже лет сто.
– Ну, может, пятьдесят.
– Должен быть свежий. Добытый этим летом.
– Может, ему воблин подойдет, как думаешь?
– Это слишком уж обычная тварь.
Сова почесал в затылке.
– Я понимаю, зачем ему полосатоног. Но этих бестий уже и не сыскать, наверное. Их вообще больше нет. Вот же черт, черт! Ну как ты могла заключить с ним такой договор!
– Теперь уж все равно дело сделано и назад ходу нет.
– Может, Аско что-нибудь посоветует.
Элина не ответила.
– Ты слышишь?
– Я не верю, что он поможет.
– Разумеется, поможет, тут и вправду дело серьезное.
– Мне плохо.
– Я верю. У тебя которая нога здоровая?
– Эта.
Сова сжал пальцы у Элины на ноге в своих ладонях и стал их разминать.
– А-а!
– Больно?
– Нет.
– Мне отец так делал, когда я был маленьким.
– Еще так поделай.
Сова послушался, а затем сказал:
– А теперь давай-ка поспи. Утро вечера мудренее.
Сова слушал дыхание Элины. В комнате было темно. Со двора раздался странный, ни на что не похожий звук. Сову охватил страх и пробила дрожь. Он ждал. Когда дыхание Элины стало глубоким и ровным, он помедлил еще немного, сосчитав до шестидесяти. Затем встал, вышел из комнаты и проскользнул по темному дому в свою кровать.
Воблин явился в гостевой дом перед самой полуночью. Он все еще таскал с собой автомобильный скребок, который отдала ему Янатуйнен. Воблин подергал дверь гестхауса, но та не открылась. По водосточной трубе забрался на крышу, принюхался и посмотрел на печную трубу. Он стоял на коньке крыши и глядел на реку, покрытую туманом, словно пушистой плесенью. Затем спустился по водосточной трубе на землю, прошел во двор, открыл крышку мусорного контейнера, нырнул внутрь и закрыл крышку. Еще до полуночи все окна и двери в поселке были накрепко закрыты, жалюзи опущены, свет погашен. Собак, которые обычно спали в своих конурах на улице, хозяева забрали в дома. Несчастные животные скулили и пытались спрятаться под кроватями и за диванами. Это было знаком и для их хозяев, что пора уже лечь в постель и натянуть одеяла по самые уши.
Все время стояли душные жаркие ночи, но нынешняя ночь выдалась холодной. Только один человек оставался в такой час на улице – Симо-Говнолюб. Он громко храпел в канаве перед аптекой на ложе, устроенном из гофрированного картона. На груди у него покоился образ Говенного Деда. Одинокий заяц выбрался из леса и стремительно промчался через поселок, поставив на кон свою жизнь. От кого же он убегал? Из леса сюда устремились кудахтаны, нимфы и лешаки, эльфы, дубаки и тролли. И другие твари, зачастую не имеющие названия и даже обличья. Они то появлялись на улицах поселения, то исчезали в ночи. Некоторые забрались на крышу гестхауса и расселись на коньке, как вороны. Вскоре они заняли крыши всех домов в поселке и оставались там на страже ночи. На крыше муниципальной администрации уселось в ряд так много домовых, что, когда вновь прибывший домовой попытался пристроиться на одном конце конька, домовой на другом конце свалился вниз, потому что ему не хватило места. Они сидели неподвижно и терпеливо, как горгульи, комичные и трагичные одновременно. Домовые смотрели на север. На дорогу. По ней в поселок двигались мор и эпидемии.
