Пока пытаюсь сообразить, что вообще происходит, она подхватывает свою сумочку, открывает дверь и выталкивает себя за пределы машины.

– Сядь, – говорю в приоткрытую дверь резче, чем собирался. – Я тебя подвезу.

Она замирает у машины, смотрит куда угодно – на деревья, которые нас скрывали, на небо, готовое позволить тучам сменить жаркое солнце, на воробьев, возможно, тех самых, которых мы с ней однажды кормили. А потом едва заметно качает головой, хлопает дверью и решительно удаляется.

Терпеть не могу уговаривать женщин, не помню, чтобы приходилось за ними бегать.

Сжимаю руками руль, не собираясь нестись за ней следом. Не знаю, что с ней случилось и что я сделал не так, и не могу вкурить, почему, блядь, у меня такое чувство, будто меня только что трахнули.

Трахнули и оставили.

Ее фигура удаляется так стремительно, что у меня остаются только секунды, чтобы принять окончательное решение. Я знаю, что если она уйдет – вот так, как сейчас, и я промолчу, мы вряд ли еще раз увидимся.

Опускаю окно, смотрю на то, как ветви деревьев у нее на пути начинают скрывать ее от меня, и… нет, не бегу.

– Прозвони, когда доберешься домой!

Она останавливается – всего на секунду, словно раздумывая: не лучше ли притвориться глухой. Оборачивается, и снова едва заметно качает в ответ головой.

И на этот раз у меня сжимается не ниже пояса, а где-то в груди, потому что сомнений не остается. Это «нет» означает не только то, что она не будет звонить, когда окажется дома. Это «нет» означает, что она не будет звонить вообще.

Мазохизм никогда не входил в круг моих интересов, поэтому я душу в себе повадки неудачника, наблюдающего за девушкой, которая стремится осуществить свою мечту и наконец-то от меня убежать, и сам валю на хрен с этого места.

Город как будто застыл в этой духоте апрельского вечера, и пытается каждого, к кому может дотянуться своими щупальцами, заставить ощутить этот вкус. Проехать свободно практически невозможно, и я вязну в очередной тянучке потока машин. Невольно вбираю в себя желтизну одуванчиков на обочине, пыль на асфальте и запах бензина, к которому я привык.

Ненапряжная музыка, которую я включаю, и эта медлительность позволяют выдохнуть, переключиться.

И домой я приезжаю если не в благостном, то в настроении, которое уже вполне можно терпеть. Правда, кот, окинув недоуменным взглядом белый букет, и убедившись, что я в очередной раз разбудил его просто так, упорно не хочет отодвигаться от порога и впускать меня на его – не мою территорию.

Прикрывает глаза, делая вид, что снова мгновенно уснул, и на этот раз беспробудно, и только хвостом нервно дергает, когда я настойчиво пытаюсь его отодвинуть.

– Придется потесниться, – склоняюсь над ним и дарю скупую ласку наглой морде, которая этого не заслужила, более того, чихает, унюхав запах цветов. Кстати, о них… – Кать!

Дом отвечает молчанием, если не считать стука лапок кота, перебирающегося на подоконник, где его сегодня больше не потревожат и где не воняет белыми розами. Они коту ни к чему. Как и мне.

К тому же, пост сдан – пост принят, теперь за тем, чтобы в жилище не проникли чужие, предстоит следить уже не Барсу, а мне.

Не дождавшись хоть какой-то реакции на свой зов, оставляю цветы в гостиной и поднимаюсь к себе. Чтобы не забивать голову пустым ожиданием, погружаюсь в изучение документов, которые прихватил с работы домой. Несколько часов у меня получается не отвлекаться, а потом я все-таки проверяю свой телефон.

Была в вайбере – вижу. Но сообщения, как я и думал, не поступало.

Смотрю на аватарку в виде ромашки, пытаюсь представить, с кем она говорила, от кого ждала сообщения или звонка. И в голову лезут мысли, что после меня, после того, как я погружался в нее пальцами и языком, она пошла к тому кукловоду. И что, возможно, уже сейчас, когда она может сравнить…

От дальнейшего красочного представления картины, что Ромашка уже сидит на ком-то другом и стонет в рот другого мужчины, активно двигая бедрами, спасает звук подкатившей к дому машины.

Выглянув в окно, замечаю сестру, впорхнувшую в ворота, но продолжающую говорить с тем, кто ее подвез. Водителя не видно, но эту подержанную машину я сам ставил на колеса, поэтому легко узнаю того, с кем Катерина не может долго проститься. Голос ее звучит звонко, но слабо проникает даже через распахнутую форточку – дом довольно далеко от дороги.

Отхожу от окна, вновь погружаюсь в документацию, но меня отвлекает входная дверь, которая хлопает так, будто хочет не впустить, а прибить кого-нибудь подходящего. В принципе, Катерина и Щавель всегда кружились на разных полюсах, даже не пытаясь найти точек соприкосновения, и у меня только одна догадка, что впихнуло их в один салон на двоих.

И она подтверждается, едва я слышу стук каблуков на лестнице и как медленно приоткрывается дверь моей комнаты.

– Повезло тебе, – говорит Катерина чуть нервно и входит, заметив, что я оторвался от документов. – А мне пришлось за двоих отдуваться на ужасном семейном ужине.

– Что тебе показалось ужасней всего? – стараюсь не рассмеяться, заметив, что она и правда сильно расстроена.

– Ну… – Катерина подходит к моему креслу, склоняется у меня за спиной, и обнимает меня с тягостным вздохом. – Мама снова пыталась убедить меня, что Лондон только и ждет, когда я куплю билет и вернусь… Но это так, это привычно. А вот увидеть там Щавеля…

Она машет одной рукой, едва не пропадая мне в глаз, а когда я ловлю ее ладонь, усмехается и становится менее агрессивной.

– Ты знаешь, он ни капельки не изменился за эти несколько лет, – обвинительно заключает она. – В голове по-прежнему одни фотографии и его «недельные» музы.

– Кать… – пытаюсь заступиться за приятеля.

– Он сам так сказал! – возмущается она. – Представляешь, я даже похвалила его работы! Сказала, что в них что-то есть, и, пожалуй, я буду не против, если он сделает мне портфолио, а он…

Могу себе представить, что ответил ей Макс, по таланту которого проехались так, ненароком. Да еще кто – девчонка, которая при каждой встрече только и делала, что высмеивала его увлечения и нежелание становиться серьезным и взрослым мужчиной с нормальной профессией.

– А он сказал, что подумал бы, – пыхтит в ухо мне Катерина. – Только есть две проблемы. Первая – я – маленькая сестра его друга…

Эмоции у сестренки зашкаливают, поэтому ей требуется минута, чтобы их выровнять и начать снова дышать спокойно.

– А вторая причина заключается в том, – продолжает она еще более обиженно и возмущенно, – что чтобы вдохновиться и сделать удачное портфолио при моих данных, ему надо вкусить музу, так сказать, изнутри…

Прежде чем я успеваю дотянуться до телефона и спросить у приятеля: не попутал ли он берега, Катерина успевает закончить бурный рассказ.