Пальцы Ромашки тянут на себя мои короткие волосы. Я тяну на себя ее всю – заставляя прижаться к себе, заставляя обхватить себя еще больше ногами, заставляя ее платье задраться, чтобы позволить моим ладоням дойти до кромки чулок и чуть дальше.

Мои пальцы горят от жара, который я чувствую так близко, что от него отделяет лишь несколько поцелуев, которые уговорят ее, которые ее успокоят, которые ее еще больше раскроют.

Поцелуй… глубже, еще глубже, чем этот, чтобы голова закружилась и исчезли все мысли, которые ее тормозят, отвлекают. Несколько рваных выдохов, которые я поглощаю и за которые дарю новую ласку, скользнув по контуру ее трусиков.

Она вздрагивает, напрягается, а потом сама начинает искать мои пальцы, чтобы скользить по ним в своем ритме.

Невозможно о чем-то думать, когда она ерзает на мне как безумная, когда танцует на моих пальцах, всхлипывая особенно сладко, когда я заменяю подушечку пальца костяшками.

Невозможно думать, и все же в меня проникает смутная мысль, что что-то не так. Что-то, блядь, хорошо, но не так.

И вдруг Ромашка, в очередной попытке заполучить прикосновение моих пальцев, позволяет им большее, сама невольно отодвигает легкое кружево, и все, что остается мне – принять как факт, который ударяет не в голову, а скорее по сжатым от напряжения яйцам.

Она сухая.

Она, твою мать, совершенно сухая!

Мы понимаем это одновременно, потому что Даша мгновенно замирает на мне. Вздыхает и, не решаясь или не желая взглянуть мне в глаза, пытается отодвинуться.

– Прости… – выдыхает она виновато. – Я думала… я надеялась…

Она силится произнести это вслух, но разговор с неудовлетворенной девушкой на моем члене кажется мне полной тупостью. Нет, милая, не так быстро и не в таком состоянии – пресекаю очередную попытку ускользнуть от меня.

Приподнимаю пальцами ее лицо, всматриваюсь в потемневшие глаза, в которых где-то на дне плещется желание, которому не позволили вырваться на свободу, и беру в плен эту разбитую стихию. Губами, которым нравится целовать ее ключицы и шею. Руками, которые накрывают пышную грудь и заставляют Ромашку невольно прогнуться и снова вернуться ко мне. И членом, который упирается в нее, заменив собой мои пальцы.

Да, через ткань моих брюк и ее трусиков, но так она откликается больше, жмется сильнее, трется жестче, старается.

Ее отчаянный выдох подстрекает не останавливаться, а лишь сменить тактику.

Прерываю все поцелуи. Обхватив ее бедра, прекращаю движения. Не обращаю внимания на застывший вопрос в растерянном, но горячечном взгляде.

А потом опускаю вниз руку, задираю платье, которое словно создано только для этого, чтобы не прикрывать, а обнажать эти безупречные бедра, любуюсь лепестком белого кружева и едва держу себя от того, чтобы тут же сорвать его, открыть для себя полный доступ.

Нельзя. Слишком хрупкая. Слишком боится. Слишком не знает себя. И слишком привыкла прятаться.

– Посмотри, – говорю жестко ей.

И она отчетливо выполняет приказ, не задавая лишних вопросов. Опускает взгляд, послушно следит за тем, как мои пальцы подбираются к кромке ее трусиков и, не давая времени на раздумья, уверенно в них ныряют.

– Стараешься, – хвалю ее, и поощряя за то, что она уже чуть более влажная, провожу по ней двумя пальцами, прихватываю клитор, но отпускаю, не обращая внимания на жадный и чуть разочарованный выдох. – Давай постараемся больше.

Подношу к ее рту пальцы, которыми только что к ней прикасался, и едва не кончаю от взгляда, которым она меня прожигает.

У нее удивительные глаза юной развратницы, которой в далеком-далеком детстве какие-то сектанты – извращенцы успели внушить, что желать мужчину так сильно, как может и хочет она, это стыдно.

Какое-то время она позволяет моим пальцам просто кружить по своим сжатым губам, а потом инстинкты берут свое над запретами, и она открывает рот, позволяя нырнуть в него. Облизывает мои пальцы, неотрывно глядя в мои глаза и как бы спрашивая: так хватит, довольно? Но когда я убираю пальцы, дарит им прощальную ласку своего языка.

Одно мгновенье, и удовлетворенный выдох – когда я вновь опускаю вниз руку, и насыщаю ее пока искусственной влагой.

На данном этапе она принимает и это, потому что ей нравится ерзать, потому что ей нравится насаживаться на пальцы, и теперь это делать значительно легче, приятней.

Она совершенна и настолько прекрасна в этих извечных движениях. Ее приоткрытые губы как приглашение, но я хочу ее видеть.

Видеть взгляд, в котором загорается не искусственное, а живое желание. Видеть, как плавно и с какой жадностью она каждый раз качается мне навстречу. Видеть свою руку у нее между ног.

И видеть, как ей это нравится.

Нравится настолько, что это все-таки происходит. Она не просто становится влажной, не просто горячей, она изменяет стихии, которая бурлила в ней, и все-таки оборачивается огненным, жадным вулканом, которому мало, которому хочется большего, и который, не встречая сопротивления, раскрывается окончательно.

Она пытается подавить свои стоны, но я не даю. Заставляю ее качнуться ко мне, прикасаюсь к ее приоткрытым губам, и, чувствуя, что она безуспешно танцует на грани, но боится с нее соскочить, прошу, хотя мой голос звучит так резко и хрипло, что скорее напоминает приказ:

– Потеряйся… Давай, не бойся, потеряйся со мной… попробуй.

Мне кажется, по моим яйцам кто-то со всей силы долбит молотком, но оно того стоит. Я понимаю это, когда слышу протяжный, немного испуганный стон, и спустя пару резких движений бедер Ромашки, ловлю ее всхлип своими губами.

Я чувствую, как она сжимается вокруг моих пальцев, и не убираю их, наоборот, проталкиваю чуть глубже, чтобы продлить ее удовольствие.

Непередаваемые ощущение – она лежит на мне, наполненная моими пальцами, которые ее чуть поглаживают, успокаивая, утешая и словно обещая, что в следующий раз может быть глубже, лучше и еще дольше. И будет еще с более глубокой наполненностью – когда единственный выход, это раскрыться, принять.

Но когда она приходит в себя и поднимает глаза, я вижу в них все, что угодно, кроме согласия на еще один раз.

Такое ощущение, что она не просто потерялась так, как хотела. Но и потеряла, оставила что-то там, за чертой удовольствия, куда я отправил ее.

У меня такой сильный стояк, что прикосновение ткани к члену болезненно. Хочется или засунуть его в рот Ромашки, или хотя бы кончить в кулак, но меня вымораживает всего одно слово:

– Спасибо.

Что, блядь? Минуту я надеюсь, что эти слуховые галлюцинации связаны со спермой, которая жмется в каменных яйцах. Но Даша опускает глаза и соскальзывает с моих коленей так быстро и легко, что мне остается только принять и переварить этот факт.