А ноги…

Бля…

Мне практически больно от того, что я все еще не могу закинуть их на свои плечи.

Я даю себе пару минут на то, чтобы успокоиться. Но чем дольше я наблюдаю за Дашей, тем сильнее мне начинает казаться, что она в шаге от того, чтобы убежать.

– Привет, – приближаюсь к ней, и встречаю растерянный взгляд.

Как будто она понятия не имеет, как здесь оказалась и кто я. Но через секунду в зеленых глазах появляется узнавание, а на искусанных губах с легким тоном блеска – улыбка.

– Привет, – выдыхает.

И еще до того, как я успеваю спросить о наших дальнейших планах, она начинает медленно идти по дорожке в сторону моря. Она не смотрит по сторонам, не оглядывается элементарно, чтобы проверить – иду ли я следом. Словно, как и вечера, подчиняется невидимым нитям, которые ее к себе тянут.

А потом неожиданно оборачивается, смотрит прямо в глаза и неловко интересуется:

– Тебе приходится далеко добираться, да?

И это вряд ли выглядит как забота. Скорее – как попытка избавиться от меня, найдя причину, которая нас обоих устроит.

Пользуясь тем, что ветер выбил из ее строгой прически длинную прядь, я заправляю ее за ухо, и прежде чем она успевает догадаться о том, что я хочу сделать дальше, обнимаю ладонями ее лицо.

Ее глаза распахиваются, губы приоткрываются, пытаясь сдержать изумленный выдох, потому что я делаю шаг, становясь к ней вплотную.

– Не имеет значения, как далеко добираться, – говорю почти по слогам, чтобы она поняла, и мы могли закрыть эту тему, – когда знаешь, ради чего это делаешь.

Пытается улыбнуться, быть может, ищет какую-то шутку, чтобы разрядить обстановку, потому что воздух вокруг нас не просто сгущается, а становится плотным и почти осязаемым.

Делает вдох, настолько глубокий, что ее грудь мимо воли соприкасается с моим телом. Пытается шагнуть назад, отойти, но не может – потому что я не собираюсь ее отпускать.

Не хочу, чтобы она ушла к тому, кто, возможно, и в мыслях, но далеко. А значит, не хочет ее так сильно, что невозможно выбрать – обнять, сломать или поддаться этой наивности взгляда и прижать к себе, отогреть.

– Поняла, – звучит едва слышно признание, которое снова включает у меня тормоза.

Я отпускаю ее лицо, позволяю шагнуть назад и тут же беру ее за руку, переплетя наши пальцы.

Легкое сопротивление, какая-то борьба теней в зеленых глазах, но она уступает.

И кажется, наконец начинает оттаивать, согреваться. По крайней мере, ее ладонь расслабляется, и Даша охотно поддерживает разговор ни о чем.

Впрочем, это для нее ни о чем, возможно, потому она так открыта. Но я успеваю узнать, что снимки Щавеля – это действительно случай. Сам Щавель не имеет к ней никакого отношения, а вот к подруге – вполне может быть.

– Ты знаешь, – делится она, – я бы хотела, чтобы у Ольги все получилось. У нее давно не было серьезных отношений, а сейчас она словно летает.

Зная Макса, сомневаюсь, что этот полет продлится достаточно долго. Но не скажу, что переживаю за девушку, которую даже не знаю. Меня так и тянет спросить: а когда были серьезные отношения у Ромашки, и что она чувствует рядом со мной.

Пока мне кажется, что это мало напоминает полет. Скорее, вальс, да и то, когда двое напрочь не слышат музыки и пытаются угадать, как двигаться дальше. Иногда соприкасаются, иногда наступают друг другу на ноги, и все, что объединяет их в этом танце – переплетенные руки.

– А как твоя бабушка? – задаю нейтральный вопрос. – Ей понравились твои фотографии.

– Бабушка? – задумчиво переспрашивает, пытается вырвать ладонь из моей, словно вновь вспоминает, что хотела сбежать, но когда понимает, что и эта попытка проваливается, прячется за ресницами. – Нет, не видела. Думаю, это не входит в круг ее интересов.

И тут же, не давая возможности развить эту тему, начинает говорить о подруге, о каких-то знакомых, которых даже не называет по именам, о временах года, о самом замечательном городе – нашем.

Она говорит о чем угодно, чуть смущаясь, отвечает и на вопросы, которые касаются ее предпочтений. Не любит двух важных тем – всего, что касается ее семьи и работы.

А еще она не решается спрашивать. Или ей просто не интересно узнать что-нибудь обо мне. Возможно, рассчитывает, что мы ограничимся этой стадией – два незнакомца, которые ищут точки соприкосновения. И так и тянет прижать ее и шепнуть на ухо, чтобы слышала только она, никто больше: «Нет, милая, точек соприкосновения будет больше, и они будут гораздо глубже, чем ты пока готова представить».

Даша не смотрит в сторону многочисленных кафешек, зазывающих в свои уютные гнезда, и только посмеивается, когда я пытаюсь ее туда завести.

– Ты голодный? – спохватывается на третьем отказе зайти внутрь заведения.

А я не знаю, что ей ответить. Просто смотрю на ее губы, на которых медленно тает улыбка от понимания, осознания того, что выдает мой пристальный взгляд.

Она смотрит на меня без отвращения – я это отчетливо вижу. Ее не отталкивает мое лицо, ей определенно нравится слышать мой голос, но ее не тянет ко мне. Нет искры, и на все попытки ее зажечь она только тлеет, но не горит.

Более того, у меня стойкое ощущение, что она упрямо гасит в себе все, что имеет хоть маленький шанс однажды воспламениться.

Рано. С другими бывало и проще, и гораздо быстрее. Но с ней – слишком рано.

Я все отчетливо понимаю, но когда мы подходим к морю, и она прикрывает ресницы и жадно втягивает в себя морской воздух, становлюсь позади нее, чтобы она могла опереться, чтобы ее не качнуло, когда откроет глаза – и обнимаю ее.

И пальцы снова переплетаются.

Но уже только мои.

На ее животе.

И, следя за тем, как парит в небе чайка, я отчетливо слышу, как бьется сердце Ромашки. Так же, как у маленькой испуганной пташки, которая обдумывает: удариться о воду или позволить ветру нести себя дальше.

«Пожалуйста, – прошу про себя не понятно кого, – пожалуйста, позволь себе полетать».

Я чувствую, как на моей талии сжимаются пальцы Артема, и мне становится просто невыносимо.

Невыносимо стоять, невыносимо дышать, невыносимо и дальше притворяться, что все хорошо и давать надежду на то, что у нас с ним что-то получится.

Я хочу обернуться к нему, сказать ему это, и не могу.

Мне так плохо, что голос не слушается, да и сама я как эта чайка, которая парит в небесах – вроде бы и есть крылья, вроде бы и есть воля, а все равно она повинуется ветру.

Так и со мной.